Елена Арсеньева - Клеймо красоты

Влезла в сырое, с трудом подавляя зубовный перестук.

И ничего. Терпеть можно. Конечно, до простуды – ровно два шага. А то и меньше… Ну и наплевать! Ну и простудится – хоть и до смерти! Чего ей сейчас хотелось меньше всего на свете, так это жить. Разве это жизнь? Влюбилась в преступника и готова даже…

Ирина споткнулась, потрясенная своим внезапным открытием. Оказывается, ей все равно, кто на самом деле Сергей. Ей все равно! И даже если дед скажет, что своими глазами видел: он, именно он стрелял в Петра, – Ирина заткнет уши, чтобы не слышать это.

Может, у него руки в крови, но сейчас не это самое ужасное. И не ее готовность к всепрощению. Гораздо страшнее то, что ему – ему! – это не нужно. Ничего ему от Ирины не нужно. Ни прощения, ни любви…

Она очнулась, только когда больно ударилась босой ногой о ступеньку дедовой избы. Ну надо же! А ведь и не заметила ни пути, ни дождя. Смутно вспоминалось, как уходила из дому. Баба Ксеня не остановила ее – прежде всего потому, что бабы Ксени не было. Вообще на улице ни души, даже козы попрятались. Над пятью обитаемыми избами вились дымки. Понятно. В одной из этих изб собрались старухи, благодарят Богородицу за чудесное избавление от пожара – уж наверняка именно Неопалимая Купина ниспослала спасительный дождь! Жалеют Петра и Маришку, сочувствуют бабе Ксене – и моют, моют кости всем остальным гостям, особенно непутевой, шалой девке Иринке, которая окончательно голову потеряла из-за Сереги, а он-то, он…

Не думать! Не надо сейчас об этом думать!

– Никифор Иваныч! – робко позвала Ирина. – Вы здесь?

Ответа не было. В избе пусто, по-ночному сумрачно и, похоже, еще холодней, чем на улице. Внезапно почудился запах свежей земли. И вспомнилось: перед тем, как умерла бабушка, она все чуяла, будто землей пахнет… И к Ирине смерть, похоже, близка, если ей то же чудится… Хотя нет. Еще когда они нагрянули сюда с Маришкой, Ирину, помнится, поразил этот земляной дух. Откуда же он шел?

Распахнула пошире дверь из сеней, впуская неяркий дневной свет, встала на колени.

Да вот же! В углу просторных сеней, под широкой лавкой, на которую навалено всякое хозяйственное старье, отодвинуты две половицы. От них-то и несет землей. А ведь они прикрывали ход в подвал!

Секундочку… не в этом ли подвале нашел спасение дед Никиша?

Ну и что? До сих пор там сидит? Почему не вылез-то, когда понял, что суматоха в его избе улеглась?

Возможно, ему стало худо. А также… также очень возможно, что это не простой подвал. Неизвестно ведь, где он кончается. Не в том ли подземелье, которое смыкается с подвалами скита? Дед сам упоминал о многочисленных норах и лазах оттуда. Один такой ход случайно нашел Павел – благодаря чему выбрался в лес и спас свою жизнь. Но если дед Никиша – тот, кем его считает Ирина, его дом наверняка сообщается со скитом!

Ирина простерлась плашмя и попыталась заглянуть в отверстие в полу. Темнота, темнотища… Но вроде бы угадываются грубо вырубленные в земле ступеньки, и, судя по спертому, тепловатому духу, подземелье очень глубокое.

Поднялась и долго стояла согнувшись, машинально отряхивая колени и ладони.

Нет, неужели она решится на это?..

Ужасаясь тому, что намерена сделать, прошла в комнату и, пошарив по ящикам старого стола, обнаружила несколько свечей. Сняла с полки загодя примеченную керосиновую лампу. Керосина нет, а жаль… Ну ладно, сойдет в качестве подсвечника. Огонек свечи надо защищать, где-то Ирина читала, что в подземельях могут возникать самые неожиданные порывы сквозняка. Так… спички. Бросила критический взгляд на разношенные сапоги и разбитые ботинки без шнурков, которым по виду было лет сорок. У деда Никиши размер сорок седьмой, не меньше! Это сейчас он усох, а был-то каков богатырь, судя по этой обувке.

Но в таких башмаках она далеко не уйдет… Ирину вдруг заколотило так, что зуб на зуб перестал попадать. Ладно, ей и в самом деле безразлично, помрет она от простуды или нет, но зачем перед этим так трястись от холода?

Чего бы на себя набросить? Воровато оглядываясь, вошла в спаленку. О, сундук! Не позаимствовать ли у старика что-нибудь сухое? Потом вернет в чистоте и наилучшем виде. Ужасно, конечно, что без спроса…

Краснея от стыда за свое самоуправство, Ирина приподняла крышку и блаженно зажмурилась от запаха полыни, ударившего в нос. Ее любимый запах! Сверху лежит большое вышитое крестом полотенце, очень похожее на те, которые часто приходилось видеть у бабушки. А под ним… Ирина не поверила своим глазам: под ним стопой лежала женская одежда!

Конечно, это было не бог весть что: простенькие кофточки и неуклюжие юбки, какие носили, судя по всему, в 30-е годы. Перед глазами встало фото бабушки – еще молодой, совсем девчонки. Платьице в горошек с круглым воротничком и карманами – совершенно как это, темно-синее. Чьи же это вещи? Не той ли бобылки Серафимы, к которой давным-давно подселился дед Никифор?

Наверное, наверное! Ну, тогда тем более не у кого спросить позволения попользоваться этим платьем и черными стоптанными туфлями, завернутыми в тряпичный лоскут. Глядите, люди добрые! Туфли практически впору, несмотря на то, что размер ноги у Ирины… не маленький такой размерчик!

Она переоделась, испытывая нечто среднее между стыдом и наивной радостью. Кстати, может быть, это и ненадолго. Может быть, она через две минуты вернется, если окажется, что ничего, кроме прошлогодней картошки и моркошки, в подполье нет. И сложит Серафимино добро на место. Дед Никифор и не заметит ничего.

А не подумать ли о защите на случай… Ну, мало ли, на случай чего? Ирина растерянно осмотрелась и увидела около печки небольшую кочережку. Небольшую, легонькую, но вполне убойную, если вдруг, к примеру, придется кого-нибудь шугануть, человека или силу нечистую. Возьмем и кочережку!

Ну, благословясь? Ирина еще немножко пооглядывалась, словно пытаясь понять, куда это и в какую сторону отлетела от нее мысль о смерти и даже, по большому счету, печаль. Потом чиркнула спичкой, зажгла свечу и укрепила ее в керосиновой лампе, там, где торчали жалкие обрывочки иссохшего фитиля. В карман платья запихала еще две запасные свечи и коробок спичек. Накрыла свой светильник лампой. И очень даже ничего!

Легла на пол животом и неловко спустила ноги в черную, сырую дыру. Ощутив ступеньку, утвердилась на ней, шагнула еще ниже, потом забрала стоявший у края ямы светильник – и начала спускаться, уже не оглядываясь наверх.

Павел сидел в кресле, устало откинувшись на спинку, и вяло думал, что больница в Арени оказалась куда лучше, чем можно было предположить, судя по виду поселка. Не какая-нибудь там деревянная развалюха, а крепкий, большой домина – пусть и бревенчатый, но из такой лиственницы, которая панельные «карточные» сооружения на два века перестоит! Внутри все также выглядело весьма добротно и презентабельно. Нашелся даже какой-то холл, ну, не холл, конечно, а комната отдыха для больных: с диваном и парой кресел, телевизором и книжным шкафом, запертым на большой висячий замок: ключ у сестры-хозяйки, предупредили Павла, если придет охота что-нибудь почитать, ищите ее. Искать ее следовало также, если придет охота сыграть в шахматы, шашки, лото и настольный футбол: все это хранилось под замком в тумбочке, на которой стоял телевизор. К счастью, за сестрой-хозяйкой не надо было гоняться, чтобы включить телевизор: он повиновался простому нажатию кнопки. Сначала Павел потоптался немного в приемном покое, где в углу тупо сидела Маришка. Потом, не в силах болтаться без дела, съездил на заправку и залил полный бак джипа, а также обе канистры, найденные в багажнике. Покрутился немного по улицам поселка, зашел в единственный открытый (день был выходной) магазинчик хозтоваров, подивился его богатому ассортименту и вернулся в больницу.