Михаил Серегин - Воля под наркозом

Чехов прищурился.

– «Наружка» – мои заботы. Может так статься, что она нам только на руку будет. Есть у меня одна мыслишка…

Я вынул бумажку с домашним адресом Тарасова, попросил:

– Проведай заодно больного. Может, надо чего человеку. Хотя, сомневаюсь, что кто-нибудь дома окажется.

Кате не спалось. Зачем она только осталась здесь, в Лыткарино? Надо было к себе поехать. Хотя, не исключено, что импульсивный Ладыгин мог передумать и приехать. Хорошо было бы.

Катя погладила упругую поверхность воздушного матраса, усмехнулась. А ведь, сложись ситуация несколько иначе, она вполне могла бы влюбиться в этого доктора. Было в нем что-то эдакое.

Она перевернулась на спину. Сквозь открытое окно, затянутое тонкой сеткой, видно было небо, сплошь усыпанное яркими крупным звездами. Красиво здесь все-таки. Огней совсем мало и звезды кажутся близкими и огромными, как в деревне. Катя вспомнила, как любила подолгу сидеть на крылечке их крохотного домика в пригороде Москвы и смотреть на ночное небо. Надо бы к матери заехать, давно не видела старушку. Деньжат подбросить. Матери было всего чуть за шестьдесят, но годы, когда ей приходилось вкалывать по восемнадцать-двадцать часов в сутки, сделали ее старухой уже давно. Даже последние несколько лет более-менее обеспеченной жизни не могли вернуть ей здоровье и красоту.

А может, плюнуть на все и укатить с Ладыгиным куда-нибудь подальше от этого города, от этих людишек. Денег у Кати более чем достаточно. Вполне хватит на небольшой уютный коттедж где-нибудь на Гавайях и безбедную жизнь в свое удовольствие. Все равно эта дорожка когда-нибудь да кончится. Лучше свернуть сейчас, пока еще все в ее руках.

На деньги Ладыгин едва ли клюнет, не такой человек. Но перспектива вечной любви в каком-нибудь райском уголке соблазнить его может вполне. В крайнем случае, кое в чем можно ему признаться и сыграть на комплексе защитника.

Пожалуй, стоит пойти завтра ва-банк. А там или – или. Или рай вдвоем на Гавайях, или каждый своим путем: она дальше, а он – в никуда.

В таком случае надо быть готовой к тому, чтобы разом обрубить все концы. Итак, что мы имеем на сегодняшний день?

Ерема с Поповым перестраховался, а в результате немного переборщил. Тот уже через час из диспансера слинял. Теперь контрактника уже никакая сила не остановит, пока он не сделает то, что должен, – наказать себя, неудачника. Именно такая разрушительная мысль была вложена в его больной мозг. Но лучше бы все это случилось в деревне, подальше от секретчиков, ментов и иных любознательных граждан.

Теперь «единомышленники». С ними особых хлопот не будет. Катя давно уже разработала план на случай непредвиденной ситуации. Все «посвященные» сотрудники в разное время были тщательно обработаны. И теперь каждый, ни о чем, конечно, не догадываясь, носил с собой бомбу индивидуального, так сказать, действия. «Взрывной механизм» срабатывал немедленно после того, как носитель «бомбы» по телефону или при непосредственном контакте слышал пароль – два определенных слова.

О том, чтобы все семеро постоянно носили с собой мобильный телефон, Катя позаботилась заранее. Они могли забыть все, что угодно, но мобильник всегда и в любой ситуации должны были иметь при себе на случай экстренной связи.

Каждая из семи «бомб» имела начинку, соответствующую характерным чертам, пристрастиям и страхам носителя.

Четверкин в результате «взрыва» должен был умереть от остановки сердца – он столько раз наблюдал данную неприятность у подопытных.

Омерзительный Редькин сойдет с ума от невыразимого ужаса и умрет от голода и страха, забившись куда-нибудь под кровать и не смея оттуда выйти.

Хладнокровный Ерема перережет себе горло любым острым предметом, попавшим под руку.

Флегматичный изобретатель мозговых машин Потапов испытает внезапный приступ страшнейшей головной боли, а затем умрет от болевого шока. Причем боль эту будут не в силах снять ни медикаменты, ни что-либо иное, потому что боль будет существовать только в воображении обезумевшего исполняющего обязанности начальника лаборатории.

Бездетная, но втайне страстно мечтающая о малыше лаборантка – ее зовут Леночка, вспомнила Катя, – возомнит себя детоубийцей и в порыве раскаяния сведет счеты с жизнью любым на данный момент доступным ей способом.

Эстет Тимохин методично, одну за другой, вскроет себе вены. Ситуация с Тимохиным несколько осложнялась, ведь на данный момент он находился в больнице, где мог получить своевременную квалифицированную помощь. Но дело в том, что, даже получив одну небольшую кровоточащую ранку, Тимохин все равно умрет, будучи уверен в том, что истекает кровью.

Для впечатлительного кретина Костика Филимона Катя придумала особо изощренный способ покончить с собой. Костиком овладеет навязчивая идея, что кто-то забрался ему в голову и оттуда навязывает свою волю. Изымать агрессора из-под собственного черепа Костик будет яростно и настойчиво, возможно, с помощью подручных средств. Например, скальпеля или отвертки. Причем эта незавидная участь ожидала Костика в любом случае, даже если Ладыгин вдруг окажется паинькой. В последнее, правда, верилось с трудом.

Единственный из семи приговоренных, который вызывал у Кати искреннее сочувствие, был умница Ерема – ее правая рука и надежный помощник. Но что поделаешь – на войне как на войне. В отличие от других его ждала легкая и быстрая смерть. Это все, что Катя могла для него сделать.

Последний – контрольный – сеанс с Тарасовым Катя проведет сама. Придется встать завтра пораньше, чтобы успеть добраться до загородной резиденции профессора, поработать с Тарасовым и вернуться обратно. Домой психиатра доставит «братец». Сергею, который действительно приходился Кате троюродным братом, тоже была уготована своя судьба – автомобильная катастрофа. Но это на крайний случай – Сергей был слепо, фанатично предан своей богине «сестричке», а это качество еще могло пригодиться.

Оставался Колесов. На горячо любимом начальнике подчиненные испытали его же изобретение – новый способ «промывки мозгов», который должен был серьезно упростить саму процедуру «программирования» новой личности, а также значительно повысить эффективность дальнейшего использования «перерожденного» человека. Основной фокус заключался в том, что старая личность «стиралась» не полностью, а лишь в объеме, достаточном для «перепрограммирования». Человек, обработанный по этой новой методике, после заключительных манипуляций практически ничем не отличался от себя прежнего. С той лишь разницей, что некоторые его установки заменялись на новые, – грубо говоря, «стирался» основательный кусок памяти, в подсознание вкладывались нужные запреты и ограничения, а последним штрихом такая местами обновленная личность приводилась в гармоничное состояние, чтобы ни одна из ее частей не вступала в конфликт с другой.