Б. Седов - Король Треф

— Что ж вы, падлы трусливые, так любите за чужие спины прятаться? Можешь мне ответить?

Максим вдавил ствол пистолета в Семкину щеку и нервно произнес:

— Будь уверен, я выстрелю.

— Это в кого? В него, что ли? А ты не беспокойся, я сам!

И я выстрелил Семке в правую сторону груди, но так, чтобы наискось продырявить ему грудную мышцу и плечо, но не более того. Семка хрипло замычал и повалился на пол. Максим изумленно проследил, как простреленный мною Семка валится у его ног, а когда поднял глаза на меня, то последним, что он мог успеть увидеть, была дырка глушителя, направленного ему прямо в глаз. Хлопок, и его голова откинулась назад, а на обоях появилось кровавое пятно, окруженное мелкими брызгами. Он свалился на пол и, дрыгнув ногой пару раз, затих.

Убрав пистолет в кобуру, я помог Семке встать и усадил его на стул. Разрезав ножницами скотч, я рывком сдернул его, и из открывшейся ссадины начала сочиться свежая кровь.

Разодрав простыню на полосы, я начал перевязывать Семку, а сам в это время стал оправдываться:

— Ну, Семка, ты же видишь…

Он усмехнулся и, поморщившись от моего неосторожного движения, перебил меня:

— Да ладно тебе гундосить! Я, как только твою морду увидел, так сразу и понял, что ты какой-нибудь фортель выкинешь. Больно, конечно, но ничего. Терпеть можно. А интересно, ты представляешь, во сколько тебе обойдется моя прогулка?

— Ах ты, еврейская твоя морда! В него из пистолета палят, а он о деньгах думает. Не зря мне говорил мой папа-антисемит…

Семка засмеялся и опять перебил меня:

— Ладно, ладно, молчу! А красиво я рухнул, правда?

Я закончил перевязку и сказал:

— Так. У тебя прострелены две мышцы. Крупные сосуды не задеты. Через две недели можешь играть в теннис. Надеюсь, не обращаться к врачу официально у тебя ума хватит. А теперь посиди и помолчи.

На то, чтобы собрать сумку, у меня ушло минуты три. На то, чтобы выйти на кухню и завернуть в полиэтилен тридцать тысяч долларов, — еще одна. Осмотрев свое жилище, я протянул Семке упакованный брикет денег и сказал:

— Держи. Пересчитаешь потом. А теперь — уходим. И молись богу, чтобы нас сейчас никто не увидел.

Я закинул сумку на плечо. Мы тихо спустились по лестнице и вышли на улицу. Было совсем темно, только светились некоторые окна, да редкие фонари освещали дорогу. Я взял Семку под руку и повел его к нему домой, старательно выбирая самые темные места. Он вдруг засмеялся и сказал:

— Что сейчас дома будет! Райка меня живьем сожрет. Точно.

И вот я снова смотрю на статую Свободы.

Но уже не так, как в прошлый раз. Не с набережной Бэттери Парка, а с кормы корабля, который медленно удаляется от Нью-Йорка в сторону открытого океана И я, облокотившись на облезлый фальшборт, смотрю на бурлящее и пузырящееся за толстой кормой рефрижератора жидкое зеленое стекло.

Прощай, Америка, о-о!

Не приняла ты Знахаря на своих гостеприимных берегах Ни к чему он тебе оказался. Ну и черт с тобой, далекая и на хрен никому не нужная страна. Обойдемся. Выпустила живым — и то хорошо. Сэнкью вэри матч. Интересно, как там Семка? Как бы у него рана не воспалилась! Ну, тьфу-тьфу-тьфу, будем надеяться, что все обойдется.

Я рассеянно смотрел на медленно уплывавший берег и вспоминал события последних дней.

После того, как я проводил Семку до дому и сдал его с рук на руки раскудахтавшейся, как встревоженная наседка, Райке, я уселся в «Хонду» и, выехав на хайвэй, направился в сторону Манхэттена.

Ехал я и шевелил мозгами.

И так шевелил, и этак, а выходило все одно — надо мне отсюда сваливать. Отсюда — значит, из Америки. Мелькнула мысль о том, что можно было бы уехать куда-нибудь в Техас, где вроде бы можно затеряться среди загорелых крепких ребят в белых шляпах, да уж больно там у них тоскливо. Какие бы они на первый взгляд понтовые да интересные ни были, а один черт — пастухи они, да и все тут. И я там от тоски уже через три месяца волком бы взвыл. Так что эта мысль мелькнула и навсегда улетела из моей головы. Не такой я человек, чтобы всю оставшуюся жизнь где-нибудь на ферме ховаться. Уж больно скучно.

Значит — уезжаю. А куда?

Ну, тут двух мнений быть не может. Надо валить в старую добрую Европу. Тем более, что там мои денежки лежат. Надо проведать, как они там, а заодно и отщипнуть немного налички. Тысяч сто пятьдесят, не больше. Так что, Знахарь, решено. Опа, опа, Америка — Европа.

Прямо как про меня сказано!

Как принял я это решение, так словно камень с души свалился. И я, насвистывая, въехал на Манхэттен и решил провести эту ночку на Бродвее, а точнее — на Таймс Сквер. Там круглые сутки разгуляево идет, так что скучно мне не будет, посижу в каком-нибудь баре, с красивыми девчонками потрендю…

А светиться с чужой ксивой в мотеле — извините. Мало ли что! Может, Брателлу этого уже в морге гримируют, а рядом безутешные родственники голову ломают — куда же его бумажник задевался? И вот сунусь я в мотель, а там меня и повяжут. Вынут тепленького прямо из койки и объявят, что я могу хранить молчание и имею право на один телефонный звонок. А мне и позвонить-то некому.

Заплатив двадцать баксов, я поставил телегу на стоянку во дворе и отправился на площадь Таймс Сквер, а там завалился в кафе «Рокси», где можно было с комфортом посидеть, послушать приятную музычку, принять на грудь несколько граммов, да и перекусить, если захочется.

Усевшись за столик и рассказав симпатичной улыбчивой официантке, явной метиске, чего я хочу, я уставился на мелькающие на улице цветные огни и стал думать, как бы это технично свалить из Штатов. Интересное дело, думал я, люди жизнь кладут на то, чтобы сюда попасть, а у меня все наоборот. Все не как у людей. А говоря проще — у бедного Васечки вечно в жопе камушки. Кстати, теперь нужно не забывать, что я уже не Вася, а вовсе даже Женька. Или, на крайняк — Юджин. И, между прочим, американский гражданин.

Ну, принесли мне напитки всякие, фрукты, лед, я дал девчонке денег и стал думать дальше. А думать надо было конструктивно.

Поезда отсюда не ходят, в аэропорт меня никакими пряниками не заманишь, значит, остается один вариант. Чесать отсюда на корабле.

И опять же — не пассажиром, а… А кем? Можно, конечно, попросту дать тысяч десять капитану, и он совершенно спокойно перевезет меня через океан. Впишет в судовую роль пятым помощником восьмого чистильщика гальюнов — и все. И никто даже не вякнет. Ведь капитан на корабле — не просто начальник или там директор какой-нибудь. Капитан — это царь и бог. Он может арестовать человека, он может похоронить его в море, если сочтет нужным. На борту своего корабля он распоряжается не только действиями команды, но и судьбами людей. Как вождь племени или, скорее, как пахан на зоне.