Б. Седов - Король Треф

Или наоборот.

Ну, в общем, лучше бы ему не родиться.

Когда я очухался после ранения, то первым делом потребовал, чтобы ко мне привели Алешу. Я понимал, что произошло что-то странное и страшное. И, конечно же, несмотря на то, что я остался без глаза и уже слышал, как мои подчиненные называют меня за спиной «адмиралом Нельсоном», я не испытывал к Алеше ни малейшей неприязни. Глаз — это ерунда. Новый вырастет, как сказал лечащий врач, но — в другом месте.

Мне было необходимо разобраться во всем этом.

И, когда Алешу привели пред мои светлые очи, я потребовал, чтобы он рассказал мне обо всем, что произошло с ним с того момента, как мы с Настей покинули общину. Он помолчал немного, а потом все же заговорил. Он рассказал все без утайки, и передо мной развернулась отвратительная картина не выдуманного, как сделал Губанов, а самого настоящего совращения молодого, чистого и совершенно неискушенного в человеческих подлостях человека.

Я понял все и не стал переубеждать его, потому что понимал, что любые мои объяснения могут быть отнесены на счет моих небывалых подлости, лживости и изворотливости. И убедить Алешу в том, что его обманули, я мог только одним способом. Но уж этот способ был абсолютно надежен.

Выслушав его невеселую историю, я немного подумал и рассказал ему свою, которая была раз в двадцать длиннее. Перед тем, как начать свой рассказ, я предупредил его, что не рассчитываю на то, что он мне тут же поверит, так что пусть просто запомнит то, что я ему расскажу, а придет время — и он получит доказательство, убедительнее которого и быть не может.

Он мрачно посмотрел на меня и кивнул.

А что ему еще оставалось делать?

Ведь, по сути дела, он был моим пленником. Правда, условия содержания были — дай бог каждому, любой бы не отказался от таких, но всетаки это была несвобода. А что это такое — мне и самому было очень хорошо известно.

И я рассказал ему все.

О том, как подлая баба в погоне за жилплощадью подставила своего глупого мужа под статью об убийстве, о том, как он бежал с зоны, о зэках, о ворах, о ментах, о кольцах, об Америке, о подставах, предательствах, трупах, деньгах, о любви и о Насте, о ее смерти, о таджиках, немцах и федералах. Я рассказал ему все. Почти все.

Потому что о камнях, остававшихся еще в трех европейских банках, не должен был знать никто, даже он. Он не предаст меня, но случись что — и он расскажет обо всем под пыткой. А в том, что многие из тех, с кем я имел дело, способны на это, я не сомневался ни минуты.

Я рассказывал часа два. За это время нам трижды приносили чай.

Когда я закончил, Алеша долго смотрел на меня исподлобья, но ничего не сказал и попросил, чтобы его отвели в отведенную ему комнату.

Я вздохнул и, вызвав охранника, распорядился об этом.

И когда он ушел, я понял, что поступил правильно, не сказав ему о главном. Когда он увидит это своими глазами, все сразу встанет на свои места.

Дочерна загорелый таксист в квадратной тюбетейке завернул за угол и остановил свою телегу.

— Пажялиста, приехали, — сказал он, обернувшись к нам.

Я протянул ему пятьдесят долларов и сказал:

— Подождите полчаса, потом отвезете нас обратно в аэропорт, и я дам вам еще пятьдесят.

Он взял деньги и кивнул. Потом улыбнулся так, что его лицо сморщилось, как старое голенище, и мы с Алешей и Аленой вышли из машины.

Не знаю, что там чувствовал Алеша, но по мере того, как мы приближались к цели нашего путешествия длиной в несколько тысяч километров, мое сердце начинало стучать все сильнее и сильнее. Я ничего не мог поделать с волнением, которое охватывало меня, и, увидев открывавшийся за поворотом небольшой парк, остановился. Алеша взглянул на меня, и я, поправив повязку на том месте, где раньше у меня был левый глаз, сказал ему:

— В общем, так, Алеша. Я пока посижу здесь, а вы сходите вон в тот садик, и там все сам увидишь.

Он пожал плечами, и они, взявшись за руки, отправились туда, куда я указал. А я купил в ларьке банку джин-тоника и уселся на скамейку, с которой не было видно то, ради чего я привез Алешу в Душанбе. Мне не хватало духу сразу идти туда, и я должен был собраться с мыслями.

Когда я, чувствуя себя Аладдином, или скорее Али-Бабой, захватившим сокровища разбойников, тешился на Средиземном море, мне пришла в голову одна идея. И, поняв, что должен исполнить этот свой неожиданный замысел любой ценой, я нашел жуликоватого, но по-своему честного турка, занимавшегося строительным бизнесом, и изложил ему свой план. Он долго хмурился, чертыхался, удивленно чесал в голове и наконец сказал, что это ему нравится и он сделает то, о чем я его просил.

Правда, моя просьба была подкреплена двумя миллионами долларов, и мы с ним заключили настоящий, имевший юридическую силу договор, но он и сам воодушевился этой идеей и торжественно поклялся страшной турецкой клятвой, что все будет сделано, как надо.

Когда мы были с Настей, я часто снимал ее автоматической фотокамерой для идиотов, которую купил специально для этого за пятьдесят баксов. Так что я вручил турку пачку фотографий, точный план с указанием места, где похоронил Настю, и подробное описание того, что должно было на этом месте появиться. Турок извел меня кучей уточняющих вопросов и отбыл выполнять заказ.

Уж не знаю, кому он там в Душанбинской городской управе раздавал взятки, как рассказывал о том, что хочет подарить городу красивый сквер, кого нанимал на работу, по сколько часов в сутки пахали работяги, но через месяц, уже в Нью-Йорке, я получил от него известие о выполненном заказе и несколько цветных фотографий, вложенных в плотный коричневый конверт почтовой компании «Федэкс». И вот сейчас я готовился воочию увидеть то, что было на тех турецких фотографиях, которые я в приступе смертельной тоски сжег на обочине дороги, ведущей из Бруклина в Бронкс.

Я допил джин-тоник и встал со скамьи.

Это было бесконечно трудно, но я взял себя в руки и пошел туда, куда десять минут назад отправил Алешу и его младшую сестру.

За поворотом открылся большой сквер, окруженный литой чугунной оградой. Посыпанные толченым красным кирпичом дорожки вились между растущими в художественном беспорядке молодыми серебристыми елями и пока еще небольшими каштанами. Вдоль ограды выстроились пирамидальные тополя, обещавшие через несколько десятков лет воткнуться в самое небо. На дорожках кое-где стояли массивные чугунные скамьи, украшенные фасонным литьем, а на них тут и там сидели молодые таджички с колясками, в которых лежали совсем уже маленькие таджики. По дорожкам важно расхаживали толстые голуби и с деловым видом тыкали клювами в кирпичную крошку, находя там что-то подходящее. Посреди сквера располагался низкий широкий фонтан, сделанный из темного полированного мрамора, и множество тонких струй прихотливо переплетались над ним, создавая висевшее в воздухе ажурное кружево сверкавших на солнце капель. А в центре фонтана, на возвышении из грубо отесанного гранита, приложив руки к груди и с улыбкой глядя вдаль, стояла Настя.