Борис Седов - Пуля для певца

— Есть интересные новости. И, может быть, что-то разъяснится лучше, чем мы тут толкуем… Там Меньшиков пришел.

По залу, отдаваясь в далеких углах, пробежал ропот.

Арбуз тоже удивился и спросил:

— А ты, Михалыч, ничего не путаешь?

— Нет, Александрыч, не путаю. Сейчас его проведут сюда.

— Ну что же… — Арбуз пожал плечами. — Может, оно и к лучшему.

Подъехав на канал Грибоедова, Роман оставил машину около ментовской заставы и неторопливой походочкой направился к особняку, в котором час назад начался сходняк. По набережной напротив особняка лениво фланировали крупногабаритные братки, одетые в черные похоронные костюмы, и редкие пешеходы, скромно глядя в асфальт, старались поскорее пройти мимо них.

Роман же, нескромно засунув руки в карманы фланелевых брюк, подошел к подъезду и, сняв черные очки, обратился к стоявшему на ступенях братку, в ухе которого торчала пластмассовая клипса с витым проводом, уходившим за воротник пиджака:

— Уважаемый…

Браток воззрился на Романа, потом широко улыбнулся и сказал:

— Какие люди! И без охраны.

Роман ответил ему вежливой улыбкой:

— Ну, не такая уж я персона, не то что те, кто там сейчас заседает.

— Да, там люди уважаемые, — кивнул браток и тут же спохватился. — А ты-то откуда знаешь?

— Ну, если уж менты знают, да и корреспонденты тоже… — Роман повернулся и указал пальцем на долговязого парня, обвешанного фотоаппаратами, который препирался с охраной на дальних подступах к особняку, — то почему бы и мне не знать? Да и дело у меня есть к обществу. Важное дело. Так что ты, уважаемый, позови вашего… ну, начальника охраны, что ли. Мне нужно ему пару слов сказать.

Браток кивнул и, отвернувшись, пробормотал что-то в воротник.

Потом снова обернулся к Роману и спросил:

— Слушай, Роман, а что там за история с твоими похоронами? И в газетах писали… А потом среди братвы слух прошел, что все это фуфло, а ты на самом деле живой.

— Ну так ведь вот он я! — Роман усмехнулся. — Живой и здоровый, так что фуфло это все и есть.

— А у тебя скоро концерт какой-нибудь будет? — стеснительно спросил браток, — а то ребята заскучали что-то… Где, говорят, наш Меньшиков, песен хотим…

— Будет, будет, — успокоил его Роман. — Наверное, в конце месяца, в «Октябрьском».

— Во ништяк! — обрадовался браток. — А контрамарочку можно?

— Нет, — решительно ответил Роман. — Это ведь, понимаешь, бизнес, а по части бизнеса у меня такой зверь, Шапиро называется, у него и муха билет купит. Так что не получится. Но ведь ты же не нищий, правда? Билет-то сможешь купить?

— Смогу, конечно, — кивнул браток, — что ж я, нищий?

— Вот именно, — Роман развел руками и улыбнулся.

В это время массивная, украшенная бронзовыми кренделями дверь открылась и на пороге показался браток постарше рангом, явный бригадир, в ухе которого тоже торчала клипса переговорного устройства.

— Добрый день, Роман, — приветливо произнес он, спускаясь по ступеням. — Приятно видеть тебя в добром здравии.

Роман удивился таким учтивым речам бандитского бригадира, но виду не подал и вежливо пожал протянутую ему руку.

— Что за дела у тебя к обществу? — вполголоса поинтересовался бригадир, когда они с Романом отошли от крыльца на несколько шагов.

— Дела важные, — веско ответил Роман. — Насколько я знаю, собрание ведет Тягач?

— Он самый, — кивнул бригадир.

— Там еще до Арбуза не добрались?

— Пока нет. Но, я думаю, скоро доберутся. Сейчас как раз перерыв, и после перерыва будет арбузовская тема.

— Ну так слушай. Арбуз — мой лучший друг, и я готов, как бы это сказать… В общем, дать показания, которые снимут с него все обвинения.

— Серьезное дело, — согласился бригадир. — Тогда подожди здесь несколько минут.

Роман кивнул и достал сигареты, а бригадир поднялся по ступеням и скрылся за парадной дверью особняка.

Перейдя узкую проезжую часть набережной, Роман облокотился на старинные чугунные перила, выкрашенные, как заведено, в черный цвет, и, глядя в медленные мутные воды канала, задумался.

Что он будет говорить? Как сможет вытащить Арбуза из беды? Как отнесутся к его выступлению те, кого он будет убеждать в невиновности Арбуза?

Ответов на эти вопросы пока не было.

Да и не нужны были эти ответы. Роман знал, что, как бы он ни представлял то, что произойдет через несколько минут, на деле все будет совершенно иначе. И все будет зависеть только от его решительности и убедительности доводов.

Да-а-а…

Во всяких компаниях бывал Роман, но на воровском сходняке — никогда.

Может, песню об этом написать?

— Роман! — раздалось у него за спиной.

Оглянувшись, Роман увидел бригадира, который стоял на крыльце и делал ему приглашающие жесты. Кивнув, Роман бросил окурок в воду и пошел к особняку. Поднявшись по ступеням, он шагнул через порог и оказался в просторном и прохладном фойе. Широкая изогнутая мраморная лестница вела на второй этаж, и бригадир, пригласив Романа следовать за собой, стал подниматься наверх.

В просторном холле на втором этаже стенные панели были расписаны голыми толстыми красотками и мускулистыми кудрявыми пастухами, и в дальнем конце этого холла имелась дверь, по обе стороны которой стояли, заложив руки за спину, двое охранников в одинаковых черных очках.

Кивнув им, бригадир подошел к двери и торжественно открыл ее перед Романом. Роман учтиво склонил голову и вошел в бальный зал, где проходило совещание российского криминалитета.

За большим круглым столом, покрытым темно-зеленой тканью, сразу же напомнившей Роману бильярдную, сидели человек тридцать, и их лица красноречиво говорили об их социальной принадлежности. А лежавшие на зеленом бархате руки, украшенные шрамами и богатой татуировкой, окончательно подтверждали статус присутствовавших.

Все повернулись к открывшейся двери, и на Романа уставились тридцать пар глаз, одна из которых принадлежала его другу Арбузу. Роман привык к вниманию публики, тысячи и тысячи зрителей пожирали его глазами во время выступлений, поэтому, нимало не смутившись, он подошел к столу и поставленным голосом произнес:

— Приветствую уважаемое общество. Меня зовут Роман Меньшиков, и скорее всего многие из вас меня знают.

Над столом пронесся одобрительный шум, и семидесятилений саратовский авторитет Чума, иссохший в ссылках и тюрьмах, весь в морщинах и наколках, бодреньким голосом проскрипел:

— Как же, знаем, знаем, молодые только о тебе и трендят: Меньшиков такой, Меньшиков сякой. Да я и сам иногда слушаю твои записи, если кто заведет… Хотя мы, старики, больше другую музыку любим. Романсы там всякие, цыгане… Но ведь ты же сюда не песни петь пришел?