Борис Седов - Пуля для певца

— Не ссы, не убьем, — кровожадно хмыкнул Валуй, — так, пощекочем…

— А я и не ссу, — спокойно ответил Роман.

«Ну я и тупой! — выругал он себя. — Ведь есть же способ! Мало того — проверенный на практике!»

— Ну что, граждане бандиты, — он смело взглянул на Сухого, — вы хочете песен? Их есть у меня!

— Во дает артист, — заржал Валуй, — его сейчас на ленточки резать будут, а он петь собрался! Смелый, бля, как варяг!

Сухой прищурился и спросил:

— Ну и какую же песню ты споешь? Похоронный марш?

«Только бы не заткнули, только бы успеть!» — подумал Роман и ответил:

— Песня новая, ее еще никто не слышал.

А про себя подумал: «Тот, кто слышал, — уже мертвый».

— Ну давай, спой, — недобро позволил Сухой, — только имей в виду: если не понравится песня — быть тебе калекой.

— Понравится, — многообещающе кивнул Роман, — можешь мне поверить. Тот, кто ее слышал, уже ничего другого слушать не сможет. А вот скажи мне, Сухой, вопрос у меня есть…

— Ну?

— Вот вы четверо — вы давно на киче паритесь?

— Мы-то? — Сухой усмехнулся. — А что тебе с того?

— Есть интерес, — ответил Роман, — просто эта песня, она специально для тех, кто уже устал за каменной стеной о воле мечтать.

— Ну, устал, не устал, а сидим мы порядочно. Ты бы уже повесился.

— Это как сказать… — с облегчением сказал Роман. — Ладно, слушайте песню и не говорите потом, что она вас не тронула.

Он откашлялся и медленно начал петь первые строчки песни «Воля тебя не забудет». Той самой песни, в которой был закодирован приказ «Воли народа», приказ, услышав который, каждый обработанный предварительно зэк должен… А эти четверо, судя по заявлению Сухого, наверняка прошли обработку, раз сидят, как он сказал, порядочно.

Перейдя ко второму куплету, в котором уже содержались первые строчки приказа, адресованного любому зомбированному заключенному, Роман заволновался: а вдруг внушение уже не действует?

Но, собрав все внутренние силы, Роман всетаки допел куплет до конца и с замирающим сердцем перешел на припев:

— «… Воля тебя не забудет, воля тебя сбережет…»

Четверо сидевших на койках палачей оцепенели, и Роман с радостным ужасом повторил припев, потом еще раз, еще…

Видя, как глаза Сухого, Валуя, Мясника и Лолиты остановились и стали бессмысленными, он запел в полную силу. Подойдя к замершим бандитам, Роман несколько раз громко пропел в лицо каждому кодовый припев, а потом, отойдя к двери, громко крикнул:

— Сделай это сейчас! Сделай это сейчас! Сделай!

Вертухай, дежуривший в конце мрачного тюремного коридора, где располагалась прессхата, скучал и от нечего делать ковырял большим, истертым до блеска ключом стену. Из пресс-хаты, дверь которой специально была сделана толстой, чтобы заглушить крики истязуемых заключенных, время от времени доносились еле слышные голоса. О чем говорили, было непонятно, и только один раз послышался короткий вскрик, потом кто-то засмеялся и снова настала тишина.

Это было странно. Вертухай привык к тому, что обычно уже через несколько минут из прессхаты начинали доноситься крики о помощи, глухие удары и стоны, но сегодня этого почему-то не было. Наверное, подумал он, прессовальщики решили для начала нагнать на жертву страху, а уже потом перейти к физическим методам воздействия.

В общем-то так оно и было, но вертухай даже в кошмарном сне не мог представить, что началось потом. Примерно через полчаса он услышал, что в пресс-хате кто-то запел. Вертухай знал, что на обработку привели известного певца Романа Меньшикова. Песни Романа вертухаю не нравились. Ему вообще не нравились никакие песни, и лучшей музыкой для него были проклятия и стоны тех, кого отправляли в карцер, еще любил он тихий шелест денежных знаков.

Вертухай прислушался, но слова и мелодия песни были совершенно неразборчивы, и он подумал, что либо Меньшикова заставили петь на потеху палачам, либо он просто сошел с ума от страха и его придется отправить в санчасть. Такое иногда случалось.

Наконец пение прекратилось, и через несколько минут раздался требовательный стук в дверь. Никаких криков при этом не было. Стук повторился, и из пресс-хаты донесся глухой крик:

— Эй, начальник, отворяй калитку!

Ухмыльнувшись, вертухай встал с табуретки и, позвякивая ключами, неторопливо пошел на зов. Не иначе как певец спекся, решил он. Да, артисты хилые людишки, куда им тягаться с жестокими и безжалостными уголовниками…

Отперев дверь, вертухай заглянул в камеру и выронил ключи.

Роман стоял, прислонившись к железному косяку дверного проема, и спокойно курил сигарету. А в камере…

В камере было четыре трупа и огромная лужа крови.

Бригадир прессовальщиков Сухой сидел на полу у койки, его голова была откинута назад, а там, где раньше было горло, зияла огромная кровавая рана, похожая на разинутый в беззвучном крике рот. Рядом с его левой рукой валялся окровавленный нож с широким лезвием. Валуй лежал у стены лицом вниз, и то, как его голова была повернута набок, не давало никакой надежды на то, что он был жив. То же можно было сказать и о Мяснике — его правая рука все еще сжимала бритву, а вся внутренняя сторона левого предплечья была разлохмачена в кровавую лапшу, и такой способ вскрытия вен, судя по всему, привел к желаемому результату с трехсотпроцентной гарантией. А в дальнем углу камеры сидел Лолита, опираясь спиной на стену, и его внутренности сползали по коленям.

На лице Лолиты застыла томная улыбка, которая говорила о том, что харакири — его любимое удовольствие.

— Ну что, насмотрелся? — небрежно произнес Роман, выпустив струйку дыма в потолок. — Надо бы приборочку сделать, как думаешь?

Вертухай вздрогнул и, посмотрев на Романа бешеными глазами, быстро подобрал ключи и захлопнул дверь. Заперев камеру, он бросился к висевшему на стене телефону и, схватив трубку, воткнул дрожащий палец в дырку на черном эбонитовом диске.

— Я не понял, — сказал Лысый, подливая себе в кружку круто заваренный чай, — то есть, значит, они вот так просто взяли и начали сами себя чикать?

— Ну да, — кивнул Роман, — я уже попрощался с жизнью, решил, что мне кранты, а мне точно корячились кранты, потому что братки там были — не приведи господь присниться, а они вдруг начали наперегонки кромсать сами себя.

— Тут что-то не так, — нахмурился Лысый. — Кстати, ты не помнишь, может быть, они как-нибудь называли друг друга?