Евгений Сартинов - Нумизмат

— Ну хорошо, вы установили, что работали профессионалы высокого класса, как вы там говорили — домушники? Но вы же сами утверждали, что их в городе не так и много. По-моему, дальше все должно быть просто: прийти с обыском на квартиру к каждому, припугнуть, арестовать, в конце концов! Ищем же не иголку в стоге сена, там пуда три монет только по весу! Должны же они это все где-то прятать!

— Нет, как это мы придём и арестуем? — возмутился Филиппов. — У нас как минимум двадцать человек проходили по подобной статье, и это только элита! Что же, их всех — арестовать?

— А почему бы и нет? — Силин удивлённо пожал плечами. — Они же ворьё, почему мы с ними должны чикаться?

— Потому что есть закон. Ни один прокурор не выпишет ордер на обыск, пока не будет оперативных данных.

Филиппов в раздражении отодвинул от себя папку с делом, достал сигарету, раскурил её.

— Наверняка ваших монет у них уже и в помине нет. Скинули товар, да и все дела. — Следователь решил, что этими словами он подвёл итог, но Нумизмата понесло в сторону философии.

— Нет, но вы же должны меня защищать?! Меня и моё имущество! — Продолговатое лицо Силина с поднятыми вверх бровями выражало сильное недоумение. Время от времени он поправлял сползающие на глаза длинные, по виду давно немытые волосы. Но что особенно бесило следователя — манера Михаила проводить пальцами по бороде, при этом покусывая кончики рыжеватых не очень густых усов.

— Должны, но в пределах закона.

— Но воруют-то они не по закону! Почему же мы с ними должны чикаться?

«О Господи, когда это кончится?» — вздохнул про себя Филиппов и, зная некоторую вычурность мышления Нумазмата, выдал ему фразу на латыни:

— Дура лекс, сэд лекс! — И сам же перевёл: — Суров закон, но закон.

— Ну это ещё не истина, — парировал Силин. — Закон должен защищать меня и моё имущество, а не этих ворюг. Я столько лет честно работал на государство и имею право на защиту. А получается наоборот. Разве не так?

«Чтоб ты сдох!» — подумал Филиппов, опуская глаза на лежащее перед ним дело. И именно оно невольно заставило следователя сорваться, выплеснуть наружу своё раздражение.

— Да что вы пристали ко мне со своими медяками?! Носитесь с этим дерьмом! Тут в городе черт знает что творится! Вот, — он ткнул в лежащую перед ним папку. — Как раз перед вами была женщина, врач. Она в одиночку вырастила двоих детей, год назад один из них умер от передозировки наркотиков. А сейчас и младший сел на иглу. Она известнейший хирург, сотни людей ей обязаны жизнью, а мы ничем не можем ей помочь! Это как гидра, на переменах в школах уже давно курят не сигареты, а анашу. А я ничего не могу сделать, потому что они подыхать будут, но не дадут показаний на ту сволочь, которая их посадила на иглу! Бассейн закрыт, хоккейные коробки растащили на дрова, в городе осталось два кинотеатра, и три дискотеки — эти рассадники заразы! А вы тут… со своим железом!

Филиппову наконец удалось взять себя в руки. Он отвёл взгляд в сторону, на лысине следователя выступил пот, он отдувался, как после длительного забега.

На минуту в комнате воцарилась тишина, Силин сидел бледный — в отличие от Филиппова от гнева он не краснел, а покрывался белыми пятнами, и судорога сдавливала горло так, что Михаил не мог издать ни звука. Наконец он открыл рот, словно пытаясь что-то сказать, но раздумал и, резко поднявшись со стула, быстрым шагом вышел из кабинета.

«Ну вот, побежал жаловаться, — меланхолично подумал Филиппов, вытирая носовым платком с лысины пот. — Теперь жди неприятностей».

При этом он заранее морщился от предчувствия грядущих нервотрепок. В предчувствии он не ошибся, только неприятности для следователя оказались совсем другого рода, нежели он предполагал.

Ни к какому начальству Михаил Силин не пошёл. Он понял, что все его попытки «разбудить» следствие тщетны и бесполезны. Из милиции он прямиком направился домой. Дождя в этот день не было, но серые тучи по-прежнему властвовали на небе, и эта сырая, мрачная погода как нельзя более соответствовала состоянию души Михаила. Чувство беспомощности и бессилия перемешивалось у него в душе с клокочущей яростью, жуткими спазмами сжимающими горло до такой степени, что порой ему было трудно дышать.

Силин, не разбирая дороги, шёл прямо по лужам, щедро разбросанным по странным российским тротуарам, не предохраняющим от грязи, а наоборот, заботливо собирающим её. Лицо Нумизмата сейчас походило на маску гнева, только эта маска непрерывно дёргалась уголками губ, век, искривлялась волчьим оскалом рта. Одна из женщин, попавших ему навстречу, даже шарахнулась в сторону, испугавшись странного, несуразного прохожего.

— У, летит как ошалелый! Совсем под ноги не смотрит, — пробормотала она, разглядывая своё пальто, запачканное брызгами из-под сапог Нумизмата.

А Силин, даже придя домой, не мог успокоиться. Он ходил и ходил из угла в угол своей длинной комнаты, мысленно продолжая спорить со следователем.

Для того коллекция Силина казалась пустой забавой, как говорят — хобби. Михаил терпеть не мог этого слова. Для Силина это была жизнь. Он родился, чтобы стать Нумизматом. Да, он учился в обычной советской школе, служил в армии, долгое время работал на заводе, а последнее время строил дома для «новых русских армян». Но все добываемые материальные средства и свободное время Михаил посвящал только одному — пополнению коллекции монет.

Свою первую старинную монету Силин увидел в двенадцать лет. Витька Редин, одноклассник и дружок Михаила, притащил в школу невесть откуда добытые три копейки образца тысяча девятьсот четырнадцатого года. Пройдя по рукам пацанов, монета в конце концов попала к Филину — так Мишку звали в те времена за созвучие фамилии и ночной птицы. Сначала мальчишка почувствовал только удивление. Он вертел в руках тёмный кругляш размером с добрый советский полтинник, долго разглядывал диковинного двуглавого орла в короне и с какой-то дубинкой в когтистой лапе. По слогам прочитал надпись: «Медная российская монета, три копейки». На другой стороне имелась дата: тысяча девятьсот четырнадцатый год — и опять надпись «Три копhйки» со старинным ятем вместо буквы «е» и загадочными буквами «С.П.Б.» чуть ниже.

Но когда Витька протянул руку, чтобы забрать медяк, Силин понял, что не может расстаться с монетой, и если это все же случится, то произойдёт что-то ужасное и непоправимое.

— Отдай её мне, — предложил он другу, сжимая ладонь.

— Ещё чего! — рассмеялся Витька. — Нашёл дурака. Гони назад.

— Тогда сменяй.

— На что? — оживился Редин.

— На мой фонарик.

— Это на тот, китайский?! — удивился Витька, и глаза его запылали алчностью.