Леонид Матюхин - Удар в спину

— Может быть так, а может и нет — задумчиво произнес Филимонов. Даже, скорее всего, все обстоит как раз наоборот. Кто ж заподозрит любовницу, на пороге которой злодеи убили любимого человека? Да никто.

— Я, между прочим… — хотел что-то сказать Картушин, но неожиданно осекся. — Постойте, п-постойте, мужики. А ведь я действительно рассказывал Люське о том, что брат чуть было не угодил в неприятную историю… Но это было очень давно. И — убей, не помню, — говорил ли я ей о деталях…?

— Говорил, говорил, — с усмешкой заверил его Мишка. — Можешь не сомневаться.

— Вот ведь гадина! — с чувством произнес Анатолий и плеснул себе водки в стакан с недопитым рассолом. — Я ж для неё наизнанку выворачивался. А она?

— Изнанка твоя ей видно не по душе пришлась, — заметил Мишка. — Ну да ты особенно не переживай. Радуйся, что мы вовремя оказались рядом.

— Да я, мужики! Знаете, как я вам благодарен? Нет? Я теперь за вас горло любому перегрызу. Точно вам говорю… Давайте, выпьем. За вас.

— За что это вы там? — также подняв свою рюмку, поинтересовалась с другого конца длинного стола Ирина. — Мы тут с Илларионом Дмитриевичем о смысле жизни говорим, а они в это время без нас тихонечко «белое вино» попивают… Нехорошо.

— Я предложил выпить за них, — показывая кивком головы на Мишку и Антона, пояснил Картушин. — Ваше здоровье, мужики! И пусть на ваших врагов обрушится все то, чего они желают вам.

— А вот за последнее Ирина едва ли будет пить, — усмехнулся Антон. Хотя и за первое, наверное, тоже.

— Ваше здоровье, — не вступая в полемику, до конца опустошила свою рюмку молодая женщина. — И, поверьте, у меня нет ни малейших оснований желать никому из вас ничего плохого.

— Молчала бы уж. «Никому»… — передразнил Анатолий и до конца выпил из стакана свой мягко выражаясь оригинальный огуречно-водочный коктейль.

— Да-а. Странные мы, люди, создания, — следуя примеру остальных, опрокинул рюмку Илларион Дмитриевич. — Помните, как там у Лермонтова?

— процитировал он.

— Брось ты, Дмитрич, — поморщился Мишка. — «Зачем?». Ясно зачем. Человек воюет за место в жизни, за баб, за приятную тяжесть кошелька в кармане. Помню, кто-то умный сказал, что прогресс является не более чем следствием стремления человека к наживе.

— Это Монтескье, — подсказал Антон. — Несколько иными словами, но смысл именно такой.

— Да неважно, — отмахнулся Мишка. — Важно, что так повелось с сотворения мира. Мужики всегда воевали. И хорошо. Без этой бесконечной войны жизнь была бы пресной и неинтересной.

— Мы с тобой на эту тему не раз спорили, Михаил, — покачал головой Илларион Дмитриевич. — А я как и прежде уверен, что человек может быть счастлив лишь тогда, когда счастливы окружающие его люди. Об этом, кстати, также говорил Монтескье.

— Ну да, как же… Познакомились бы мы с тобой там, где спят на нарах, если бы ты был убежден в этом… — усмехнулся Филимонов и пояснил, Дмитрич ведь был у нас крупным ученым, доктором технических наук. Представляете? И — сел. А почему? Да просто однажды отстрелил ближайшему другу то, чем тот грешил! Грешил, между прочим, с его женой.

— Прекрати, Михаил! — Дмитриевич слегка стукнул кончиками пальцев по краю стола. — Это… Об этом не следовало говорить.

— Ладно! Прости. И вообще — плюнь и разотри. Не стоят они того, чтобы о них вспоминать.

На некоторое время в комнате воцарилась тишина. Сидящие за столом усиленно делали вид, будто их не интересует ничто, кроме скромных закусок.

— Вообще-то, что касается счастья, — решился прервать затянувшуюся паузу Анатолий, — так я полагаю, что в этой жизни человек вообще бывает по-настоящему счастлив крайне редко, причем буквально считанные мгновения. Очень скоро появляется неудовлетворенность и желание чего-то иного, чего-то большего.

— Это ты о бабах, что ли? — скривил в усмешке губы Левый. — Поэтому и скачешь кузнечиком от одной к другой?

— Причем тут бабы? — обиделся Картушин. — Это вообще. Типа как закон жизни…

— Да иди ты со своей неудовлетворенностью! — и Мишка вновь повернулся к Дмитриевичу. — Ладно. Скажи-ка, Дмитрич, ведь человек все-таки иногда испытывает то, что называется счастьем?

— Испытывает. Но — действительно крайне редко. Счастье не бывает перманентным.

— Ну и что из того? Это неважно. Ведь испытывает же. — Мишка допил рюмку. — Важно то, что человек на протяжении всей своей жизни ищет счастье. Он с самого рождения запрограммирован на стремление к счастью. И это очень здорово. Не будь этого, люди до сих пор ходили бы в звериных шкурах. И вечерами выли бы из нор на луну.

— А ты, однако, философ, — удивилась Ирина. — Вот бы ни за что не подумала.

— Ага. Отлично. Я — философ. А кто ты у нас такая? Рассказала бы нам, как ты оказалась тут.

— Ты меня сам сюда привез, — напомнила Ирина.

— Не надо, — поморщился Мишка. — Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

— Ладно. Можно коротко? И без стриптиза? Без духовного стриптиза, я имею в виду.

— Лично я ничего против стриптиза не имею, — заметил Филимонов. Считай, что меня устраивают любые его формы.

— Ладно. Непременно приму к сведению.

Вплоть до последнего класса жизнь Ирины мало чем отличалась от жизни миллионов соотечественниц её поколения. В раннем детстве это были детский сад, вечно сетующая на нехватку времени замученная мама, обожаемый отец и предел мечтаний — пушистый котенок. Когда Ира уже училась в первом классе, родители подарили ей вместо котенка братика, однако подарок девочку не особенно обрадовал, поскольку теперь времени на Ирочку у мамы почти что совсем не оставалось.

Ира росла здоровым ребенком. Если она и болела, то болела легко и недолго. Да и вообще, болезни в её детстве были скорее исключением, нежели правилом. С этим её матери повезло. Да и не только с этим. Девочка отличалась общительностью и имела массу друзей. К учебе относилась спокойно, как к неизбежному злу, с которым просто необходимо смириться и свыкнуться. В соответствии с этим своим подходом звезд она с неба не хватала, но и среди двоечников никогда не числилась. Ее живой энергичный характер требовал движения и свободы. Ей было душно в узких рамках статуса ученицы школы, но, несмотря на это, девочка никогда громко не бунтовала. Выход своей энергии Ира обычно находила за пределами школы, в шумных ребячьих компаниях, где она неизменно являлась одним из самых проказливых заводил.

Когда девочка перешла в восьмой класс, из семьи неожиданно ушел отец. Их оставил человек, которого Ира любила больше, чем кого-либо иного. Перед тем, как уйти, он обещал дочери, что теперь они будут видеться даже чаще, чем когда жили под одной крышей, но… Очень скоро — всего лишь через четыре месяца — у отца в новой семье появилась ещё одна дочка, и в результате времени на детей от первого брака у папы практически не оставалось. Во всяком случае, он стал встречаться с ними все реже и реже.