Галия Мавлютова - Королева сыска

Впрочем, вряд ли… Человек в очках невольно улыбнулся при мысли о том, что научился почти безошибочно определять по машине, облику и физиономии владельца его «потолок». То есть тот класс сигнального устройства, на который может дать себя уговорить «клиент». «Потолок» этого бобра — класса «эм-эс триста». Так что можно считать сигнализацию «Форда» отключенной…

Осталось лишь пропеть вслед уехавшему «клиенту»: «Так, значит, завтра. На том же месте в тот же час». Правда, час будет не тот же, надо с утреца приехать. Дел завтра — самое большее на минуту.

Да нет, что там делать минуту? Леха ставится ко входу на случай «если вдруг». Отсчет времени можно начинать с момента подхода к лайбе «клиента», то есть с отключения сигнализации, код которой уже известен. А потом сесть за руль, сунуть болванку в замок зажигания, спрятать полученный слепок ключа в карман, осмотреться, где какие наставлены противоугонки, вылезти, закрыть дверцу — от силы полминуты.

И уводить лайбу отсюда будет удобно. Здесь просто шикарное место, всегда полно машин, где чья, кто к какой подходит — не уследить, да и не следит никто. Хорошее место, а время потом можно выбрать…

Человек в очках щелчком отправил окурок в уличную грязь и завел свой застоявшийся «жигуль».

А в Русском музее все завертелось… Выпущенные из какого-то запасника, в зал ворвались шустрые мальчики и девочки — и те и другие в униформе, напоминавшей обмундирование «суворовцев».

Они забегали, что-то принося, унося, предлагая, открывая… Захлопали пробки от шампанского, зазвенели тарелки, и люди за столами оживились.

Гюрза, взглянув на Аркадия, прошептала ему на ухо:

— Видишь за соседним столиком лысого мужика в бабочке, а с ним рядом толстая корова?

Аркадий молча кивнул. Мужик этот, худой и невзрачный, был, если уж уточнять, не лысый, а с внушительными залысинами.

— Не знаю, кто он теперь, — продолжала Юмашева, — но три года назад ходил в депутатах, работал под правозащитника. Его раз повязали на Московском вокзале, где он «снимал» мальчиков себе на вечер. Выяснилось, что он лидер со стажем и на Московском завсегдатай. Конечно, он стал размахивать депутатскими «корочками», и его, конечно же, отпустили.

— Он нынче уже не депутат, не прошел, — сообщил всезнающий Аркадий. Теперь он коммерсант, довольно крупный, а толстуха — жена его. Они, надеюсь, счастливы в браке.

На подиуме появился представительный господин с микрофоном в руке, с лицом заправского весельчака. Тоже, кстати, довольно известный и вполне узнаваемый артист развлекательного жанра. Он-то и напомнил с шутками и прибаутками, зачем они все здесь собрались. Потом рассказал анекдот. После чего, указав на стены, продекламировал:

Снова над ухом зазвучал шепот Аркадия:

— Это, конечно, не Якубович, но из местных развлекал — один из самых высокооплачиваемых.

Хотя стишки — явный плагиат…

Между тем конферансье, посчитав, что начало веселью положено и публика заведена, провозгласил тост за дальнейшее процветание фирмы. И тотчас же все поднялись с бокалами в руках.

Затем конферансье сменили артисты — клоуны из нашумевшей в перестроечные годы шоу-группы «Лицедеи». В желудки опустились первые куски еды (понятно, отборной, первосортной), и по пищеводам вновь заструилось полусладкое шампанское. Клоуны же тем временем завывали, улюлюкали и подпрыгивали.

После клоунов чередой пошли: тот же конферансье со своими анекдотами и балагурством, люди, отрывающиеся от столов и выходящие на сцену, чтобы поздравить преуспевающую фирму, все новые и новые артисты, выбегающие из соседнего зала; в основном это была неунывающая попса питерского разлива, то есть коллективы вроде группы «Сто пудов». Созданное ими настроение поддерживали мастера разговорного жанра, зачитывавшие юморески (главным образом почему-то высмеивались «новые русские»), В какой-то момент Юмашева спросила:

— Аркадий, ты тоже должен поздравить юбиляров?

— Нет. Не хочу и не буду.

— А тебе нравится все это?

— Еда нравится. Должен признаться, что моя жена совсем не умеет готовить. — В подтверждение своих слов Аркадий снова склонился над тарелкой.

А Гюрза уже насытилась — во всяком случае, есть больше не хотелось. К тому же у нее испортилось настроение. Ей тошно было смотреть на стены, на которых обессмысленными сейчас окнами в иную жизнь висели картины Иванова и других представителей русского реалистического искусства. Столетие назад художники не предполагали, что пишут картины, под которыми будет веселиться новое русское купечество.

«А ведь среди присутствующих наверняка есть люди верующие, — подумала Гюрза, — интересно, они-то что сейчас чувствуют? Все-таки картины Иванова картины религиозного содержания.

Даже меня все это коробит, хотя я и считаю себя атеисткой…»

В конце концов Гюрза решила, что ей следует уйти. Да, не стоит насиловать себя ради приличной или какой-то неясной перспективы. Ей захотелось уйти отсюда — и она уйдет. Действительно, что ее здесь держит? Ведь она уже добилась — они представлены и официально знакомы. Получится ли у них сегодня разговор наедине? Наличие супруги не позволяло со всей определенностью ответить «да». Вполне возможно, жена что-то заподозрила (женская интуиция) и теперь не отпустит благоверного от себя. Впрочем, главное сделано: он ее видел, слышал, почувствовал. И если флюиды — или то, что вместо них, — «работают» не только в одном направлении, то…

— Посмотри, это она, — неожиданно прошептал Аркадий.

— Кто? — Гюрза, переключившись со своих мыслей на вопрос Аркадия, не сразу поняла, о чем речь.

— Девочка, о которой я говорил. Сегодняшняя альтернатива жене. Третья слева.

Под трехаккордный шлягер о неразделенной любви в исполнении неизвестного Гюрзе певца на эстраде задирал ноги кордебалет из шести девиц.

Юмашева отыскала третью слева. Наряд, состоявший из одних трусиков снизу и перьев сверху, позволял оценить танцовщицу в полной мере.

— Так дерзай! — усмехнулась Гюрза. — Я отпускаю тебя на свободу. Видишь ли, я сама сейчас исчезну и, может быть, уже не вернусь.

— Понимаю, — кивнул Аркадий.

— Значит, ты не обидишься?

— Да что ты! Я надеюсь, и девочка не обидится на мое нескромное предложение подвезти ее до дома.

Они провели за столом уже достаточно времени, так что вполне можно было подняться и выйти из зала, — во всяком случае, это не выглядело бы верхом неприличия. И многие из гостей действительно вставали и отправлялись на перекуры, чтобы обсудить свои дела в тишине других залов.