Елена Арсеньева - Любимая девушка знахаря

– Как?! – недоверчиво воскликнул Понтий. – Думаешь, он тебе, когда в подземелье будет сидеть, эсэмэску пришлет с покаянием и признанием?

– Не пришлет. Я сама к нему туда приду – я же знаю ход от монастыря – и спрошу. Ответит правду, отдаст, что нашел, выведу его на свет Божий. А не захочет... Значит, не умный он, а дурак. И судьба его будет самая дурацкая.

– Эх, тетя Зина! – протяжно вздохнул Понтий. – Какая-то все это, прости меня, дешевка. Ну, вытянешь ты из Тимки, где и что, а он потом в суд на тебя подаст за то, что ты его завалила под землей в корыстных целях.

– Дурачок, – снисходительно ухмыльнулась Зиновия. – Неужели ты думаешь, что я к нему под своим именем явлюсь? Нет, с ним будет разговаривать призрак Тати.

Последовала пауза.

«Какое странное имя, – подумала Алёна. – Что-то оно мне напоминает... Ах да, вспомнила! Когда я была в прежние годы в Хабаровске, там работала в «Молодом дальневосточнике» одна девушка по имени Тати... вроде бы нанайка или ульчанка, ну, словом, из северных народов. Интересно, откуда Зиновия взяла это имя? Может, она тоже была на Дальнем Востоке? Но почему призрак? Кто такая Тати?»

– Ой, тетя! – чуть ли не завопил Понтий, в бешенстве так топнув, что в опасной близости от Алёниной головы ворохнулась какая-то доска. – Ты в молодости, случайно, в драмкружке не играла? Ну что за мелодрама? Шекспир отдыхает, блин!

И снова топнул.

– Осторожней! – раздался визг Зиновии. – Понтий! Ах!

Что-то грозно затрещало. На голову Алёне посыпался какой-то мусор.

«Обвал!» – мелькнула мысль, и Алёна инстинктивно пригнулась, можно сказать, нырнула обратно в подземелье, убрав голову, закрыв ее руками и скорчившись.

«Максим почти не спал. Мешали соседи, которые с чего-то сочли, что нынче ночью амба снова явится по чью-нибудь душу, а оттого то и дело сообщали охране, потребно-де им по нужному делу. Сами же, вместо того чтобы бежать к отхожему месту, шмыгали к ограде и припадали к щелям. Что и говорить, жизнь каторжная уныла и однообразна, а тут такие театры разыгрываются!

«Мы для них гладиаторы, – безуспешно пытаясь хотя бы ненадолго уснуть, с отвращением думал Максим о сотоварищах по заключению. – Мы с Акимкою – гладиаторы, назначенные на съедение льву. В данном случае – тигру, даже призраку тигра, но особенной разницы я что-то не нахожу...»

Он задремал лишь под утро, и подробности предстоящего побега донимали его в обрывках тревожных снов. Максим сейчас всецело зависел от дружбы и преданности двух полудиких существ. Оба они, Софрон и Тати, были для него всего лишь туземцами, даром что Софрон был тоже русским, – почти на грани прирученных животных. А впрочем, если Софрон был послушным исполнителем, то гольдская девчонка Тати отличалась поразительно острым и изобретательным умом. Это было феноменальное существо, и Максим не чувствовал никакого смущения от того, что окажется обязанным спасением туземке. Тати была еще и очень расчетлива. Стараясь ради него, она старалась прежде всего ради себя. Гольды вообще не слишком-то умеют деньги считать, маньчжуры в этом отношении их гораздо опередили. Максим немного поразмышлял о том, старается ли Тати так же и для Софрона, или просто использует его в сугубо своих целях, но так и не пришел ни к какому выводу. Впрочем, он полагал, что за время долгого совместного пути так или иначе получит ответ на этот вопрос.

Наутро, выхлебав изрядную миску ухи (кета так щедро шла на нерест, что гольды просто завалили вкусной, жирной красной рыбой всех острожных, так что кормили кандальных от пуза), Максим шел на прииск и с трудом удерживался от того, чтобы не посмотреть на тот приметный шиповниковый куст у подножия холма, куда приходил Софрон и откуда начинался путь к спасению. Сегодня, если все выйдет, как задумано, каторжанин Максим Волков снова станет свободным! Но вся его надежда – на Софрона, на Тати, на удачу!

День выдался, кажется, самым длинным в его жизни. Максим не видел ничего, все валилось из рук, он дважды зашиб палец молотком и зубилом, а стражник Чуваев, словно нарочно, не отходил ни на шаг и покатывался со смеху:

– Что-то ты нынче не в себе, а, Волков? Не иначе всю ночь кур воровал!

Ну да, это было необычайно смешно подозревать каторжанина, который ночь провел в кандалах внутри острога, в краже кур...

Страшно хотелось ударить молотком по гнусной, остроносой роже Чуваева, но Максим сдержался и отвел глаза. Стражник был так поражен его смирением, что спросил почти по-дружески:

– Амбы боишься, что ль? Да, может, амба больше не придет!

Максим вздохнул и возвел очи гор́е, выражая взглядом надежду... надежду на то, что пугающий амба непременно придет.

Близились сумерки. В Приамурье летом это пора необычайной красоты: дневной солнечный жар мерно смягчается, словно растворяется в густой зеленой листве, и чудится, будто на землю накинута теплая, умиротворяющая золотистая сеть, сотканная из света и легких теней. Неведомо, сколько народу, попавшего сюда по собственной воле или по произволу чужому, сколько ропщущих, проклинающих, смятенных, неуспокоенных и непокоренных покорились участи своей и смирились с ней именно в эту пору суток, обманчивую и прекрасную, словно молитва о жизни вечной... Оцепенение перед красотой и покоем нашло на Максима, и он едва не пропустил резкий сорочий крик, который должен был послужить ему сигналом.

Словно бы по рассеянности не выпуская из рук молоток и зубило, Максим двинулся к знакомому кусту – тому самому, розовые лепестки которого вчера прильнули к его губам. Он был шагах в десяти от куста, когда чуть сбоку раздался заунывный трезвон, и на вершине холма зашевелилась трава.

– Амба, амба! – послышался крик Акимки.

Максим оглянулся, изо всех сил стараясь сохранить на лице выражение ужаса, в то время как его распирало дикое возбуждение и восторг. Бубен загремел почти над его головой, загремел оглушительно, и Максим упал на колени, словно смирился со своей участью. Он знал, что наверху на холме мелькает белый призрак тигра, а он сам сейчас никому не виден – прикрыт от сотоварищей по несчастью и стражников мелким и плотным подлеском. Один рывок – и вот он рядом с кустом, прикрывающим потайной ход. Другой рывок – осторожней, осторожней, чтобы не сломать ни одной ветки! – и Максим протиснул свое худое тело в узкую подземную дыру. Тут же с невероятным проворством извернулся и, высунув руки наружу, принялся расправлять примятую вокруг куста траву. Вроде бы все ветки целы, хватит их распрямлять, хватит трогать, а то приметит стража, что ветки просто так дрожат...

– Амба, амба! – кричал где-то там Акимка, хотя Максим не сомневался, что призрак амбы, которого изображала накинувшая на себя шкуру белого тигра Тати, уже исчез... забрав с собой своего убийцу, русского каторжанина Максима Волкова.