Андрей Воронин - Проводник смерти

— Ну, не дуйся, полковник, — примирительно сказал Илларион. — Беда с этими русскими! Как выпьют, так сразу из них начинает патриотизм переть, в том числе и ведомственный.

Мещеряков ухмыльнулся.

— Ты зря хихикаешь, Андрей, — печально сказал ему Забродов, и Мещеряков несколько раз быстро моргнул — похоже, он понял намек, и теперь ему тоже было обеспечено плохое настроение.

— Короче, — сказал Мещеряков, бросив на Иллариона полувопросительный взгляд, — мы водку пить будем или нет?

— Не хочу я с вами пить, — грустно сказал Сорокин. — Я к вам, как к людям, а вы темните. Темнилы вы, разведчики, и больше ничего.

— Ну, полковник, — Илларион схватил полную рюмку Сорокина и подсел к нему поближе, — ну, я тебя умоляю. Рюмочку за папу, рюмочку за маму… рюмочку за госпожу полковницу…

Сорокин обиженно оттолкнул его руку. Илларион вздохнул и поставил рюмку на стол.

— Извините, ребята, — сказал Сорокин. — Устал я чего-то… А главное, запутался: что мне должно делать, что не должно, что пойдет на пользу, а что во вред…

С Мухой этим… Весь город перетряхнули, всех поголовно, кто может больше десяти раз на перекладине подтянуться…

— Так уж и всех, — вставил Мещеряков. Вид у него был задумчивый и мрачный, и Илларион пожалел, что навел полковника на неприятные размышления — он, как и Забродов, знал очень много людей, которые могли подтянуться более десяти раз.

— Ну, это в переносном смысле, конечно, — согласился Сорокин. — Но мы проверили все места, где кучкуются люди, хотя бы теоретически способные на такие вещи. Турклубы всякие, спортивные общества… даже клуб бардовской песни… ну, все, что только можно придумать.

— Значит, не все, — заметил Илларион. У Мещерякова, мысли которого уже некоторое время двигались в параллельном мыслям Забродова направлении, сузились глаза и твердо поджался рот.

— Наверное, не все, — сказал Сорокин. — Вот я и спрашиваю: где бы мне еще поискать?

— Намек понял, — сказал Илларион. Разговор действительно пора было закруглять: прежде, чем посвящать Сорокина в свои подозрения, он должен был кое-что проверить и как следует обдумать сложившуюся неприятную ситуацию. Я подумаю, посмотрю…

Может, и вспомню что-нибудь. По-моему, этот ваш Муха просто дурак. Людей, которые могут забраться на двенадцатый этаж по железобетонной стене, во всем мире можно по пальцам пересчитать, так что найти его — дело техники.

— Твои бы слова да богу в уши, — со вздохом сказал Сорокин и залпом осушил рюмку. — А у меня гости, — зачем-то сообщил он после паузы. Тон этого сообщения был таким тоскливым, что Илларион, не удержавшись, рассмеялся.

— Гости преходящи, а российская милиция вечна, — утешил Сорокина Мещеряков.

Полковники ушли далеко за полночь. Заперев за ними дверь, Илларион с опаской заглянул в комнату.

Его худшие ожидания подтвердились: громоздившиеся повсюду бумажные бастионы никуда не делись, продолжая возвышаться вдоль стен, а пустые стеллажи взирали на него с немым укором. Трубка пылесоса со щелевой насадкой стояла там, куда ее поставил Илларион, как ружье невиданной конструкции, заряженное и готовое к бою. Илларион взглянул на часы. Было начало второго, и включать пылесос в такое время, пожалуй, не стоило — его утробный вой поднял бы на ноги весь подъезд Забродов пинком загнал пылесос в угол, чтобы не торчал на дороге, и принялся сначала медленно и лениво, а потом все быстрее загружать книги обратно на полки — в конце концов, следовало освободить хотя бы спальное место для себя. Он чувствовал, что в ближайшее время ему будет не до уборки, и поэтому довел дело до конца, расставив все по местам и напоследок затолкав пылесос в стенной шкаф.

Он уже выкурил традиционную сигарету перед сном и забрался под одеяло, когда на столе ожил телефон Забродов коротко выругался, снова вылез из-под одеяла и взял трубку.

— Послушай, — сказал Мещеряков, — что ты имел в виду, когда советовал мне не хихикать?

— Что ты очень глупо выглядишь, когда улыбаешься так, как улыбался в тот момент.

— Кр-ретин… Ты что-то знаешь?

— Я знаю, что хочу спать, — ответил Забродов. — Это, пожалуй, единственное, что я знаю наверняка.

А все остальное нуждается в тщательной и всесторонней проверке.

— Ага, — сказал Мещеряков. — Угу. Да иду я, иду! — шепотом крикнул он куда-то в сторону. — Ну, ты поосторожнее там. А то еще привлекут за какое-нибудь укрывательство…

— За недонесение, — сказал Илларион. — Все к тому и идет. Тем все и кончится, если ты будешь и дальше демонстрировать проницательность. Иди спать, полковник, и передай от меня привет жене.

Распрощавшись с Мещеряковым во второй раз, он вернулся под одеяло, но прошло еще не меньше часа, прежде чем одолеваемый невеселыми мыслями и дурными предчувствиями Илларион Забродов смог, наконец, уснуть.

Муха посмотрел в окно, за которым в черной пустоте падал мокрый снег, и перевел взгляд на старенькие электрические часы «Маяк», висевшие на стене напротив окна. Черная секундная стрелка рывками двигалась по круглому циферблату, со щелчками отсчитывая время, которого оставалось все меньше. Через полчаса нужно было выходить из дома, а в душе у него по-прежнему царили разброд и смятение. Он все еще ничего не решил, хотя решать, в принципе, было нечего: все было решено за него еще в тот момент, когда чертов ублюдок Валера впервые уговорил его пойти на дело. И что с того, что он никого не хотел убивать? Дорога в ад вымощена благими намерениями, и он далеко не первый, кто с усердием таскает булыжники для этой великой стройки.

Муха потер непривычно голый, гладко выбритый подбородок и осмотрелся, борясь с неприятным ощущением, что видит свой дом в последний раз. В квартире царили армейский порядок и почти стерильная чистота — он убил на уборку все утро, действуя с маниакальным упорством, словно от результатов этого бессмысленного копошения зависела его жизнь. Теперь вокруг него было чисто, и Муха невесело улыбнулся: попытка самообмана не удалась, чистота в квартире никак не отразилась на его внутреннем состоянии — внутри у него было грязно, очень грязно «Ну, еще бы, — подумал он, непослушными пальцами копаясь в сигаретной пачке. — Туда шваброй не залезешь, так что придется привыкать. Мне теперь ко многому придется привыкать. Новая жизнь, новые „коллеги“, новый круг „профессиональных интересов“…»

Он вставил сигарету в рот и принялся чиркать колесиком зажигалки. Кремень совсем стерся, и зажигалка никак не срабатывала. Муха отшвырнул ее и взял на кухне спички. Пальцы слушались плохо, спички ломались одна за другой, и это было просто отвратительно: пальцы были нужны ему для работы, они не имели права подводить его в самый ответственный момент.