Галина Щербакова - Трем девушкам кануть

– С ума сойти, – восхищался Юрай, – я такое видел только в кино.

Валдай объяснил, что сейчас в отпуске, ладит летнюю кухню, чтоб не времянка была, а как бы часть дома – в едином стиле. Семья его отдыхает на море. Сам он мотался в Москву. Старшему сыну нужен компьютер, но он взял «не те деньги». Привез подростковый велосипед. За компьютером придется съездить еще раз.

– Мы ехали с тобой одним поездом, – сказал Юрай. – Я видел тебя в Харькове.

Валдай молчал.

– Ты ночью смотрел прямо в мое окно, и мне показалось, что ты поддатый. Было?

Молчал Валдай.

– Ты про Емельянову слышал? – спросил Юрай. – Она умерла в этом поезде.

– Какое мне дело? – тихо ответил Валдай. – Я всегда ее не любил.

– Кто ж это не знал? – засмеялся Юрай, но тут же пожалел об этом, так замычал и затрясся Валдай. А в результате – а чего Юрай ждал? – вымычал то же, мол, не мое дело.

Юрай объяснил, что и не его, Юрая, это дело тоже. Но, с другой стороны, – история непонятная. Он рассказал и про Машу, спросил, не запомнил ли он на перроне возле его вагона – черногладкая, худенькая такая?

Валдай кивнул. Запомнил. Она разговаривала с высоким амбалом. И тот ей что-то передавал. Вроде конверта.

– Значит, они знакомы… – задумчиво заметил Юрай.

У Валдая удивленно поднялись брови.

– Конечно. Он ей сказал: «Чего долго? Я уже начал злиться». А она ему: «Нервы надо лечить».

– Она ехала вместе с Ритой.

И снова при имени Риты лицо Валдая стало непроницаемым. Про нее он говорить не хотел. Но от кого, кроме как от Риты, мог он узнать, в каком вагоне ехал Юрай? Ведь на его же окно он пялился! На его!

Но Валдай качал головой: не видел, не знаю, не мое дело.

Потом пили водку, настоянную на ореховых перепонках, заедали слабосоленой горбушей, и Валдай сказал:

– Я, Юрай, всю сволочь в своей жизни победил.

– Ты что имеешь в виду? – спросил Юрай.

– Сволочь, – ответил Валдай.

– Извини и не обижайся. Но не Риту же ты имеешь в виду?

– Почему не ее? И ее тоже. Она умерла правильно, Юрай. Я этого хотел.

– Мало ли что я хочу?

– Надо хотеть сильно, Юрай. Очень…

– Тогда ты убийца, Валдай.

– Нет. Я ее и пальцем не тронул.

– Ты ее видел в поезде?

– Нет, – ответил Валдай. – Нет и нет. Другого ответа не будет.

– Значит, видел…

– Нет… Я просто гулял. В Харькове я всегда гуляю.

– Что-то здесь не так, – сказал Юрай.

– Все так… А насчет черненькой… Был амбал, и был конверт.

– Знаешь, кто этот амбал? Аленин муж… Он лежит сейчас в больнице.

Валдай присвистнул.

– Аленин? Тогда, пожалуй, я ничего не видел. Точно не видел. Я был выпивши. Я в Харькове всегда бываю выпивши.

– Валдай! Опомнись! Две же смерти!

– Одна, – ответил он, – потому что другая правильная. А Алена хорошая баба. Она мне дороже той, черноголовой. Поэтому забудь. Я, Юрай, в Харькове гулял пьяный… Могу предъявить попутчиков. – И тут он заорал: – Так ты приехал вынюхивать? Так ты кто у них? Доброволец сыска?

Пришлось поклясться, что он у них никто. Просто, мол, зашел разговор.

– А дом у тебя, Валдай, игрушечка. Рукастый ты мужик, Валдай! Талант! Таким бы, как ты, да волю!

Валдай кивал головой. И от слова «талант» не засмущался. Валдай себя ценил и уважал. И он видел в поезде Риту, видел! Но к смерти ее он не мог иметь отношения.

Рита умерла через несколько часов после Харькова. Юрай внимательно посмотрел на Валдая.

Валдай выдержал взгляд, не сморгнул.

Прояви милиция хоть малую толику интереса… Поверни она хотя бы лицо навстречу… Юрай рассказал бы о разговоре с Валдаем. И пусть он потом отказывается. Пусть! Есть же в конце концов возможности проверить сказанные слова. Не трепло Валдай, и если видел конверт, значит, он был.

Но интереса у милиции не было.

Было совсем другое.

В горловской газете появилась статья, где черным по белому несчастный шофер-первогодок, тихо сходящий с ума, обвинялся чуть ли не в склонности к массовым убийствам.

Парня чернили, как хотели. В том раже, в каком была написана сама статья, было намного больше чувств, чем требовало дорожно-транспортное происшествие.

«Они что там – спятили?» – подумал Юрай и помчался в редакцию. Автор статьи тоже был первогодком журналистики и ходил в этот день в именинниках. От сильных переживаний у него запотевали очки, и он протирал их широким, каким-то расплющенным большим пальцем. Юрай сунул ему свое удостоверение, которое осталось у него от какого-то съезда. Главным в нем были красивые желтые буквы на коричневом фоне: «Пресса».

Чистосердечные пошли люди. Парень сказал, что такое было задание. Что вокруг милиции разговоры – делом не занимается, и надо показать дело.

– Какое ж это дело! – воскликнул Юрай.

– Не знаю, – пожал плечами парень. – Факт-то сильный. Ехала ведь куча детей. Калеками остались.

– Не остались, – ответил Юрай. – А тебе бы морду за эту статью набить было бы как раз по минимуму.

Юрай сунулся в милицию. На каком основании задаете вы свои вопросы?.. Свои глупые вопросы?.. Тут же вынырнул некто из-под руки и сказал, как плюнул:

– Так он же дружок этого Михайлы из Константинова. Одна шайка-лейка умников.

Спасаться надо было бегством – лихая милиция могла бы и пришибить.

Пройдя по улице, где жила Алена, и убедившись, что она стирает, Юрай пошел к карелу в больницу. Черт с ней, с ревностью. Объяснит он мужику, не нужна ему его драгоценная жена, не по этой он части… «Карел, дорогой! Другой у меня интерес и другие к тебе вопросы».

Юрай только успел сказать про то, что есть у него свидетель разговора его и Маши, как так рванулся на спецкойке карел, так загремел железками, что сам от боли, дурак, и потерял сознание.

Юрая предупредили, чтобы больше его ноги в больнице не было.

Он слушал, стоя в коридоре, как отхаживали карела. Ну и что ему теперь делать, на это партизанское под пыткой «не скажу»?

А может, людям вообще не нужна правда? Если с ней неудобно, то ну ее? В конце концов, правда – хорошо, а счастье – лучше. Во всяком случае, счастье Алены и ее козлят наверняка. Так какого черта он лезет?

А мисс Менд, значит, выбросим собакам? Ее счастье кто-нибудь в голове держал?

Но ведь ее уже нет, мисс Менд… Мани… Маши…

И Риты нет…

А карел живой. А Алена такая живая, что ой!

И Валдай…

А у Михайлы отбиты почки, уж не потому ли, что он выступил на стороне мертвых против живых?..

Ну и мысли! Ну и каша!

– Сынок! – сказала мама. – Вот и кончается твой отпуск, а я на тебя и не нагляделась…

– Смотреть не на что, – буркнул Юрай.

Оставалось одно – пойти на могилу Риты, положить цветы и посидеть рядом. Все, подруга, баста, и царство тебе небесное. Цветов на могиле была прорва. Риту завалили цветами так, что едва-едва торчала фотография, на которой она весело смеялась. Юрай подумал, а приличен ли такой снимок в таком месте? Не разрушает ли он то, что уже не нами построено? Вечный мир, вечный покой… А каким должно быть лицо у вечного? Серьезное и сочувствующее нам, придуркам, копошащимся в суете, маете и бестолковщине отведенного нам времени? И Рита, никто, кроме нее, должна ему сказать серьезно, без смеха: «Юрай, успокойся. Все хорошо, и мне тут лучше». Но не говорила этого Рита! Не говорила! Ее смеющаяся мордаха кричала о другом: «Юрай! Ты дурак! Спорим, у тебя ничего не выйдет? Спорим, не догадаешься?»