Галина Щербакова - Скелет в шкафу

Прибежал перепуганный Коля. Когда пробегал через двор Красицкого, истово закрестился, а увидев «живой» дом Юрая, закрестился еще пуще.

– Мне сказали: пожар возле черного места, я чуть не обмочился, – доверительно признался он Юраю. – У меня от нервов такое бывает.

Ну, Коля, чистая душа. Кто бы еще в таком признался!

А потом приехала Анна с мужичками, и те стали заколачивать дачу Красицкого. Пока они ковырялись с этим нехитрым делом, Анна сидела с Юраем, жаловалась на жизнь, на то, что надо бы поменять профессию, мэтр вряд ли когда-нибудь запустится с новым фильмом, молодым она на дух не нужна, а что она умеет? Ничего. Юрай показал ей фотографии.

– А! – сказала она. – Это когда он хотел быть Антониони. Я его тогда еще не знала, то есть, конечно, знала как режиссера, но, чтоб вообразить, что буду с ним работать… Я совпала в его жизни с Ольгой. Он женился на ней и взял меня в свою команду. И вот двадцать пять лет как дна копейка и полный крах жизни. Да не смотрите так! У меня одной, что ли? У меня еще муж есть из другой сферы. Ему даже зарплату выдают в срок. И дети, слава богу, на своих ногах.

– Девочка удивительная, – сказал Юрай, рассматривая фотографию. – Она потом снималась?

– Как всякая дура, она, кажется, влюбилась в Красицкого… Фильм не состоялся… История кончилась… Дитя исчезло во времени и пространстве.

– Она такая выразительная…

– Их мильен, выразительных, – вздохнула Анна. – Я уж нагляделась на таких за свою долгую жизнь: у русских девочек в их шестнадцать лет бывает момент полной законченной божественности.

– Почему у русских?

– Других не знаю… Может, и у других тоже… Но это что-то…. Момент зачатия судьбы. Они открыты для всего, как бывает открыта матка, и не знает в своем замирании, кто в нее вляпается. Если я вижу, что девочка в таком периоде, гоню ее со студии. Потому что хорошо, если хорошо… Тогда божественная актриса… Но может быть такая трагедия…

– Зачатие есть дело таинственное, так что не нашего ума дело. Или, как говорит один мой приятель, не нашему делу ум.

Потом говорили о пожаре. О бедной женщине, которая, ложась спать, не знала, что сгорит, и о святости такого незнания.

– Может, даже уснула с хорошими мыслями, – сказала Анна.

– У нее тут, под Москвой, сын. Она мечтала, чтобы он демобилизовался…

Юрай вдруг остро вспомнил тот, подслушанный им разговор Таси и Веры Ивановны. Вспомнил, как Тася помогала ему подняться по склону оврага, а на них смотрела Вера Ивановна. Тогда ли он подумал: «Клубок змей», или раньше? Красицкий бросает в Тасю шахматную доску. Вера Ивановна предлагает Тасе быть свидетелем. Но где Красицкий и где Вера Ивановна? Какая между ними может существовать связь?

– А вы сгоревшую не знали? – спросил Юрай Анну.

– Мы ее все хорошо знали. Она приезжала регулярно, считала своим долгом навещать Красицких, что тех напрягало. Ольга была дама чванная, да и сам не любил общаться с народом не по делу.

– Ну не так просто она приходила, – говорил Юрай. – Она ведь аборт делала Светлане.

– Ну и что? Она же не бабка со спицей, она гинеколог, что тут такого? Ольга ей хорошо заплатила и за работу, и за молчание. Она первая, что ли?

– А сам знал?

– Вот самому-то знать было не надо, за это-то и платились деньги. Но покойница Вера Ивановна была баба жадная. Любила постоять с Красицким и понамекать ему про то, что она женщина знающая, но тайны хранящая.

– Никакой логики! – закричал Юрай. – Какой же смысл ей подставлять самою себя? Какой?

– Подумаешь, логика! Это натура. Пусть мне выколют один глаз, зато соседу два.

– А сколько лет тогда было Светлане?

– В этом-то и вся пикантность. Четырнадцать. И отец собирался снимать ее в новом фильме уже а-ля Бергман. У него тогда был подъем, энтузиазм и мозги крутились вполне.

– И что фильм?

– Хороший был фильм. Лучший его фильм «Моя слабость». Но Светки там не было. Понимаете? Было две девочки. Одна до аборта. Другая после. Та, что до годилась бы и для настоящего Бергмана, а та, что после, могла идти только в подтанцовочку. Он ее потом снимал, но актрисы Светланы Красицкой в природе не существовало. Там была другая интересная история. На пробы вместо Светки пришла девушка и такой выдала класс. Красицкий аж затрясся. А потом вдруг раз – и нет, ни за что и никогда. Группа даже коллективно хотела уйти, потому что лучше просто не могло быть, но он уперся рогами. Хорошую он нашел актрису, ничего не скажу, но та была что-то… Я потом хотела ее найти, но она исчезла с горизонта.

– Уже две таинственные девочки с горизонта, – подвел итог Юрай.

– Почему две? – не поняла Анна.

– Та, что на фотографии, и эта, забракованная…

– Кто их считает?.. Могло быть и пять, и десять… Когда моя дочь задумала идти в артистки, знаете, что я сделала – я вскрыла себе вены. Едва выходили. Какая я была умница! Дочь – прекрасный врач, цены ей нет. Обожает работу, специалист милостью Божией.

– А если б она была гениальной актрисой?

– Это все равно меньше, чем врач, учитель, аптекарь, агроном. Конечно, все не так… Или не совсем так… Но кино – это болезнь, порок. Туда можно идти, только если ты готов на все. Как в «Альфе».

Она засмеялась, а потом спросила, нет ли у Юрая чего выпить? В холодильнике у Красицкого, конечно, есть, и велено забрать и привезти в Москву, но кто знает, нет ли у режиссера на бутылках тайных меток?

– У меня спирт, – сказал Юрай.

– Несите его, – ответила Анна. – Вода здесь вкусная. Будет лучше «Абсолюта».

Выпили за здоровье, за несгораемость, а также непотопляемость, мужички заканчивали работу и с завистью поглядывали на их терраску.

– Я им выдам по прейскуранту, – кивнула Анна в их сторону. – По бутылке на брата, но по самой низкой цене. За чистоту и качество пусть доплачивают сами, если захотят, но они не захотят, я-то их знаю.

Расставались по-родственному. Юрай сказал, что они тоже днями съедут, а то и холодно, и партнера в шахматы нет, а труба-модернистка как-то не вдохновляет.

Они посмотрели на трубу, где уже сидела ворона, заглядывала любопытным глазом в черную глубину, видимо, тоже искала ответы на свои вороньи вопросы.

Но случилось непредвиденное. В доме Нелки стали менять трубы и отключили воду. Утром и вечером, как во времена бедствий, к дому подгоняли цистерну с водой, и народ с чайниками, тазами, кастрюлями становился в очередь. Счастливые обладатели ведер мгновенно стали элитной публикой.

– Нет, на даче легче, – говорила Нелка. – Колонка рядом, услуги воды не требуют. Будем жить здесь.

Теперь Юрай оставался целый день один как перст во всем околотке. Добредал до аборигенов, вступал с ними в неспешные разговоры о том и сем, бывало, доходил до станции и смотрел увлекательное кино «Прибытие поезда». Возвращался, ориентируясь на две сосны, в какой-то момент возвращения возникала «воронья труба», все вертелось в каком-то таинственном сюжете, но мистический роман в нем кончился в тот день, когда на пепелище пришел молоденький лейтенант и положил на пожарище цветы. Юрай пригласил его зайти и помянуть Веру Ивановну, но лейтенант был какой-то другой породы и наотрез отказался. Именно тогда Юрай понял, что мистика – это привилегия другой цивилизации, где все как бы уже есть и хочется чего-нибудь непонятного. У нас же сплошное непонятное, и ни на один простой вопрос все-таки нет простого ответа… Сплошное непонятное затрудняет не просто жизнь, затрудняет дыхание. В конце концов! Убили Ольгу. Ни с того ни с сего умирают Светлана и Кравцова. Сгорает заживо Вера Ивановна. Это все фигуры материалистические. Но есть еще легкая девочка, летящая над кромкой воды. И есть другая, которая была лучше всех и которую изгнали. Это как бы химеры. Есть живая во плоти женщина с глубокими порезами на венах. Она ездила в тур купить, а потом продать шубу, чтобы вернуть долг подруге с Урала, которая… Тьфу! Отломленный малахитовый камешек он сам держал в руках и видел женщину на фоне куста сирени. Это квазихимеры. Есть еще кидающий в людей шахматные доски именитый режиссер Красицкий. И есть медицинская сестра, которая волею судеб или еще чего-то имеет касательство ко всему этому.