Эдриан Маккинти - Кладбище

Господи!..

Прежде чем я успел отреагировать, Саманта ловко ударила меня под правую коленку, и я повалился на пол, сильно ударившись головой о край металлической койки.

Я застонал. Джереми распахнул дверь и заглянул внутрь:

— Господи Иисусе, что здесь происходит? Тебе нужна помощь, Саманта?

Саманта подобрала с пола обороненную папку, подняла стул и села теперь чуть дальше от меня, чтобы я не мог вытащить нож и напасть на нее еще раз.

— Со мной все в порядке, дорогой, но, боюсь, юному Майклу может понадобиться медицинская помощь, — сказала она спокойно.

Джереми кликнул надзирателя и, вытащив пистолет, направил его на меня.

Я кое-как заполз обратно на койку.

Набрав полную грудь воздуха, я задержал дыхание, мысленно выругался и, выдернув нож из раны, бросил его на пол.

— Мне нужно письмо от испанских властей, — проговорил я сквозь зубы, — в котором они обязуются снять с меня все обвинения. Чтобы вы не могли бесконечно меня шантажировать.

Саманта улыбнулась.

— Наши юристы займутся этим немедленно, — пообещала она.

— Еще мне нужен документ от генеральных прокуроров США, Великобритании и Испании. Что-то вроде письменной гарантии, что в будущем меня ни при каких обстоятельствах не выдадут мексикашкам.

— Этим я тоже займусь в самое ближайшее время, — сказала Саманта. — Что-нибудь еще?

— Да. Вместе со мной забрали одного парня, его зовут Гузи. Так вот, я хочу, чтобы его тоже выпустили.

— Я за этим прослежу.

— Слово?

— Я обещаю, — кивнула Саманта.

— Хорошо. В таком случае, я сделаю, что от меня требуется.

— Отлично, — сказала Саманта и захлопнула папку с моим досье.

Через час моя рана была зашита и забинтована, а сам я был чисто выбрит и сидел в транспортном самолете Королевских ВВС «Геркулес», который должен был доставить меня в Лиссабон. Из Лиссабона я прямым рейсом отправлялся в бостонский аэропорт Логана.

Саманта сидела рядом и приводила в порядок свои записи, готовясь провести со мной первый инструктаж.

Огромный «Геркулес» выруливал на взлетную полосу. Это был военный самолет с крошечными иллюминаторами, и сидеть в нем приходилось спиной вперед.

Саманта протянула мне беруши. Я заткнул уши и стал смотреть в окно.

Вдали плыла неприветливая вулканическая гора, зеленели банановые плантации, мелькали аэродромные постройки. Винты завертелись быстрее, самолет начал разбег и вдруг с легким толчком оторвался от земли, словно подхваченный под крылья невидимой силой. Мы взлетали прямо навстречу заходящему солнцу.

Внизу разливалась морская синь. Промелькнули другие острова Канарского архипелага. Вдали показался африканский берег.

Мы летели над западной оконечностью острова, и сквозь стекло и дым я видел, что сделали с Плайя-де-лас-Америкас британские болельщики и что — со всем остальным островом рьяные чиновники испанского Министерства по туризму, для которых слова «асфальт» и «бетон» были синонимом слова «цивилизация». Гумбольдту, я думаю, такая цивилизация вряд ли пришлась бы по вкусу.

Саманта заметила мою гримасу и потрепала меня по колену. Ее пухлые, аппетитные губы изогнулись в сочувственной улыбке.

— Не волнуйся, дорогой, все будет в порядке, — проговорила она.

Но, как и всегда, когда некто, облеченный властью, обещает, что все будет просто отлично, эти слова оказались очень и очень далеки от истины.

Озеро было спокойно, и я хорошо слышал, как на противоположном берегу садятся на бетон аэропорта Логана реактивные самолеты. День клонился к вечеру в жаре, пыли и в разрывающем барабанные перепонки грохоте проходческих комбайнов, работавших в глубоком ущелье Большой бостонской дороги.

Дети на улице играют в стикбол. [9] Стикбол — упрощенная форма бейсбола, уличная игра. Старухи сидят в плетеных креслах прямо на тротуарах. Семьи возвращаются с пляжа. На бостонском северном берегу стоял август, и температура воздуха держалась на отметке девяносто градусов. [10] 90° по Фаренгейту соответствует примерно 32° по Цельсию. Даже стареющие мафиози с холодной кровью в жилах и проблемными сосудами сбросили пиджаки и вышли на прогулку по аллеям Ревери-Бич.

Я отшвырнул сигарету, которую так и не закурил, и вошел в бар.

В этом квартале селились в основном итальянцы, но бар был ирландским. Назывался он «Мятежное сердце» и считался крутым. На стенах висели плакаты с портретами прежних героев ИРА: Бобби Сэндза, Джерри Адамса, старые номера газеты «Фоблахт». [11] «Ан Фоблахт» («Республика») — официальная газета движения Шин-Фейн — политического крыла ИРА. «Гиннесс» в розлив. Привычные лозунги «Британцы — вон!», «Тэтчер — к ответу!», «Верните Ирландию ирландцам!».

Бар был полон не более чем на четверть. Я насчитал человек тридцать, среди которых, по моим прикидкам, было с полдюжины фэбээровцев. Сев у стойки, я вдохнул запах пролитого пива, пота и солнцезащитного крема.

Киллер вошел в бар через две минуты после меня и заказал легкий «Шлиц», что показалось мне признаком абсолютного зла. Или абсолютного идиотизма. Каждый, кто пьет легкое пиво, автоматически вызывает подозрение, но у этого парня, как видно, ума было на самом донышке. Он прятал автомат под плащом, который, несмотря на жару, был застегнут на все пуговицы, и одно это выдавало его с головой. Лицо киллера было покрыто шрамами, волосы пострижены неровно, а кожа была такой светлой, что сразу было ясно: либо он только что приехал из Белфаста, либо сутками работает на подземном складе, где нет естественного освещения. Высокий, сутулый, лет пятидесяти или около того, он напоминал какую-то птицу. Старый «временный». [12] «Временные» — члены «временного» крыла партии Шин-Фейн, выступавшего за объединение Ирландии путем вооруженной борьбы с применением террористических методов. Опасный тип: спокойно потягивает «Шлиц», по цвету напоминающий мочу, и ни капельки не нервничает. Кстати, курит он «Эмбасси», которые, по-моему, в Штатах достать просто невозможно, так что вопрос о национальной принадлежности можно считать решенным.

Тут киллер заметил, что я его рассматриваю, и я поспешил сделать вид, будто гляжу на бармена.

— Одну минуточку, приятель! — сказал тот с характерными интонациями уроженца графства Корк.

Я кивнул и еще раз обвел взглядом зал. Мне хотелось проверить, сумею ли я вычислить федералов, однако рассмотреть лица посетителей было трудно: в зале было слишком темно, слишком накурено и слишком много укромных уголков и закоулков. И очень шумно, хотя народу было не так уж много. Должно быть, шум стоял оттого, что говорившим приходилось повышать голос, чтобы перекричать древний музыкальный автомат, исполнявший композиции «Блэк-47», «Хаус оф пейн» и «Ю-2».