Дик Фрэнсис - Дьявольский коктейль

Я вывернул пакет наизнанку, высосал его и прижимал к губам, пока жара не высушила его окончательно. Тогда я снова набрал в пакет горячего воздуха и трясущимися пальцами привязал его обратно к рулю.

Я вспомнил, что в багажнике машины, насколько мне известно, еще осталась часть оборудования Конрада. Оно ведь ему, наверно, понадобится, и он станет разыскивать хотя бы его, если не меня…

«Ивен, - подумал я, - бога ради, спаси меня!»

Но Ивен поехал на север парка, который тянется на двести миль, до самой сонной, зловонной, мутно-зеленой реки Лимпопо. Ивен ищет там своего Слоненка.

А я… я сижу тут в машине и умираю из-за золотой шахты, которая мне на хрен не нужна.

Пришла ночь, и с ней голод.

Люди платят большие деньги за то, чтобы их морили голодом в санаториях, люди устраивают голодные забастовки, чтобы чего-то добиться. Так что чего уж такого особенного в голоде?

Да ничего. Просто живот болит страшно.

Благословенна будь ночная прохлада! Утром, вылизав всю часть стекла, до которой мог дотянуться, я продолжал писать. Я записывал все, что, по моему мнению, могло помочь расследованию обстоятельств моей смерти.

Я еще не закончил, как снова наступила жара. Я написал: «Передайте Чарли, что я ее люблю» - и подписался, потому что не был уверен, что к вечеру я буду еще в состоянии что-то писать. Потом сунул исписанные бумажки под левое бедро, чтобы они не упали на пол, откуда я их уже не достану, затолкал карандашик под ремешок часов и выдавил из пакета воздух, чтобы сохранить еще одну ложку влаги. Сколько же я еще протяну?

К полудню мне уже не хотелось тянуть дольше.

Я приберегал свой глоток воды до последнего, но, когда он наконец был выпит, почувствовал, что был бы счастлив умереть. Когда пакет, который я прижимал к лицу, высох, мне потребовалось огромное усилие воли, чтобы снова его надуть и привязать к баранке. Я подумал, что завтра в пакете снова окажется ложка влаги, но выпить ее я уже не смогу.

«Дурацкий фильм мы сняли, - думал я. - Мы слишком сосредоточились на состоянии души того человека и пренебрегли состоянием тела». Мы не знали, что ноги кажутся свинцовыми, а лодыжки опухают, как надувные мячи. Носки я давно снял, и натянуть обратно туфли было не проще, чем взлететь.

Мы не знали, что живот пучит и болит от газов и что ремни безопасности впиваются в него, точно стальные тросы. Мы не догадывались, что когда слезные железы пересыхают, в глазах такое ощущение, словно по ним прошлись наждаком. Мы недооценили то, что пересыхание делает с носоглоткой.

Давящая жара заглушила все чувства. Не осталось ничего, кроме боли, и никакой надежды на избавление.

Кроме надежды на смерть.

Ближе к вечеру пришел слон и вывернул с корнем деревце, ветки которого объедал жираф.

«Вот неплохая аллегория для Ивена, - рассеянно подумал я. Мысли путались. - Слоны - неуничтожимые уничтожители природы…»

Но Ивен был за много миль отсюда.

«Ивен… - думал я. - Ивен… О господи… Ивен, найди меня, пожалуйста!»

Слон объел с дерева несколько сочных листьев и пошел дальше. Деревце осталось лежать корнями кверху, умирая от жажды.

До темноты я записал еще несколько фраз. Руки непрерывно тряслись, их сводило страшной судорогой, а под конец карандаш попросту выпал у меня из пальцев.

Он упал на пол и закатился под сиденье. Я не видел его и не мог его поднять: пальцы ног совсем опухли.

Плакать я не мог - слез не было. Да и вообще это только лишняя трата влаги.

Снова пришла ночь. Время начало расплываться.

Я не помнил, сколько дней я тут провел и долго ли до среды.

Среда была так же далека, как Чарли. Ни той, ни другой мне уже не увидеть. Мне привиделся бассейн в саду, в бассейне плескались дети, и он казался более реальным, чем машина.

Теперь меня часами била непрекращающаяся дрожь.

Ночь была холодная. Мышцы окаменели. Зубы стучали. Желудок требовал еды.

Поутру конденсат на стеклах был такой плотный, что вода струйками стекала на раму окна. Я, как и раньше, мог дотянуться только до небольшого участка стекла рядом со своей головой. Я его вылизал. Этого мне было мало…

У меня больше не было сил открывать окно, чтобы проветрить машину. Впрочем, машины не герметичны. Во всяком случае, умру я не от удушья.

Неизбежное солнце вернулось в невинной розовой дымке. Нежная прелюдия грядущего страшного дня.

Я уже не верил, что кто-то придет.

Все, что оставалось, - это дождаться забытья. Тогда наступит покой. Даже горячечный бред будет чем-то вроде покоя, потому что самое страшное - это все чувствовать, все понимать. Так что помрачение сознания было бы счастьем. Ведь для меня это и будет настоящая смерть. Все, что случится после, произойдет уже не со мной. Какая разница, когда остановится сердце?

Жара била по машине огромным тараном.

Я горел. Горел. Горел…

Они пришли.

Когда солнце стояло уже высоко, приехали Ивен с Конрадом на своем микроавтобусе. Ивен носился вокруг машины, исходя энергией, размахивая руками. Волосы его стояли дыбом, как у сумасшедшего, и глаза пылали безумным огнем. Конрад, раздувая усы, промокал лоб платком.

Они просто подошли к машине и открыли дверцу. И застыли.

Я не поверил, что они настоящие. Подумал, что у меня очередные галлюцинации. Они смотрели на меня, а я смотрел на них и ждал, когда они развеются.

Потом Ивен сказал:

- Черт возьми, где же вы были? Мы со вчерашнего утра ищем вас по всему этому проклятому парку.

Я не ответил. Просто не мог говорить. Конрад повторял:

- Боже мой, боже мой, дорогуша, боже мой…

Как будто у него заело пластинку.

Ивен вернулся к микроавтобусу, подогнал его поближе и поставил рядом с машиной. Потом залез на заднее сиденье и открыл красную коробку.

- Пиво тебя устроит? - спросил он. - Воды мы не захватили.

Устроит, устроит…

Он налил пива в пластиковый стаканчик и поднес его к моим губам. Пиво было холодное. Мокрое. Настоящее. Невероятно вкусное. Я выпил только половину - глотать было больно.

Конрад открыл левую дверцу и сел на соседнее сиденье.

- А вот ключа от наручников у нас нет… - виновато сказал он.

Меня разобрал смех - впервые за долгое время.

- Фу, ну и воняет же от тебя! - заметил Конрад.

Они поняли, что говорить я не могу. Ивен налил в стаканчик еще пива и поднес его к моим губам, а Конрад вылез из машины и принялся рыться в багажнике. Он принес четыре кусочка толстой проволоки и моток изоленты и принялся возиться с моими наручниками.

Он сунул четыре проволочки в скважину замка, крепко скрутил выступающие наружу концы, чтобы было за что держаться, и принялся их вращать. Самодельная отмычка сработала на славу. Правда, пару раз проволочки выскользнули из скважины, и Конраду пришлось начать все сначала, но наконец, после долгой возни и ругани, ему удалось освободить мое правое запястье.