Юлиан Семенов - На "козле" за волком

Иван Павлович появился возле Степанова уже ночью, весь мокрый, несмотря на мороз. Он сбросил с плеча вещмешок, набитый мясом.

— За полста километров ходил, — сказал он, — к знакомым охотникам. Как понял, что тигр всех распугал, так и попер через сопки, — не возвращаться же тебе во Владивосток без трофеев.

Те десять часов, что Степанов по пояс в снегу стоял в незнакомой тайге, его душил гнев. «Ты заколешь кабана клинком!» Какой к черту клинок, тут бы не замерзнуть! Он мысленно материл Ивана Павловича самыми изумительными ругательствами и мечтал только об одном: сказать ему все это в лицо.

Но когда он понял, что майор гнал через сопки, по снегу, за полсотни километров только для того, чтобы принести Степанову трофей, ему стало стыдно, до слез стыдно — и своего гнева, и тех оскорбительных слов, которые он так тщательно подобрал для Ивана Павловича, пока ждал его, и он еще раз понял, как может быть несправедлив и жесток к малознакомому человеку, а ведь мир состоит из малознакомых и так легко ранимых людей…

— Вон стадо дзейрин, — сказал Ванган.

— Где? — спросили Мунко и Степанов одновременно.

— Под холмом. Сейчас они побегут. Они заметят нас и побегут.

Степанов увидел дзейрин в тот момент, когда Мунко развернул машину. Он увидел громадные, синие, круглые, как у больных женщин, глаза дзейрин.

— Мы убивали их по ночам, — сказал Ванган скрипучим, злым голосом. — Подгоняли грузовик, включали фары и выбирали самых жирных. Они ведь не могут двигаться, когда их слепишь фарами… Что ж ты молчишь, Мунко? Тоже ведь несправедливость… А чем нам было кормить раненых? Они поступали с фронта, из-под Ленинграда, — живые скелеты… Жестокость всегда рождает жестокость…

Волка они увидали только через три часа. Они забрались на сопку, и Ванган вылез из машины (Степанов заметил, что он даже не переобулся — ехал в ботинках, таких же маленьких, как у Саньки Беляева, и таких же беззащитных на этом стылом, дымном морозе). Он достал из машины старенький портфель (с такими портфелями ходят на заседания в домоуправление по поводу озеленения детских площадок, а не охотятся на волков в ледяной безмолвной пустыне Гоби). Из портфеля он вытащил бинокль (такие бинокли носят на груди артиллерийские командиры во время смертельного боя) и начал медленно осматривать пустыню.

Ах, как прекрасна была пустыня Гоби… Впрочем, отчего «пустыня»?! Мороз, видимо, ударил внезапно, потому что сохранились все цвета осени: травы были синие, красные, розовые, ярко-желтые…

Ванган перевязал бинокль носовым платком, одной рукой вжал окуляры в надбровья, а другой натянул носовой платок к груди, образовав подобие, секстана.

— Так устойчиво, — пояснил он, — словно смотришь во фронтовую стереотрубу.

Он двигал бинокль очень медленно, по сантиметрам. Вернее даже, он двигался сам — одним лишь, корпусом, словно собираясь упасть на бок. Бинокль был составной частью его тела, он влился в его надбровья, став вторым зрением.

— Вот он, — сказал наконец Ванган.

— Где?

— На, смотри.

Степанов приладил бинокль так же, как это делал Ванган, но сколько он ни смотрел на прекрасную, цветную, неподвижную пустыню, так он ничего и не смог увидеть.

— Не огорчайся, — сказал Ванган, — это только сначала. Едем. Волк стоит недалеко, километрах в четырех, около холма.

Когда они подъехали к холму, Степанов все равно не увидел волка, он увидел только, как в травах, метрах в пятистах перед машиной, зазмеился коридор, и он успел лишь поразиться тому, с какой скоростью этот коридор удлинялся.

— Ну, Мунко, давай! — сказал Ванган. — Мы нашли хорошего волка. Видишь, как он несется? — обернулся Ванган к Степанову. — Видимо, он из их разведки. Стая всегда посылает в разведку самых быстрых. Они почуяли дзейрин и послали разведчика. А теперь он наведет нас на стаю.

— Он хорошо бежит, — сказал Степанов.

— Тебе его жаль? — спросил Ванган, и Степанов заметил, как замерли его скулы. — Тебя можно понять, ты никогда не видел зарезанных овец. Думаешь, я вставил железо в рот для того, чтобы казаться сильным?! Волки зарезали наших овец, и мы остались без мяса. Сестры от цинги умерли, а я, видишь, с тех пор живу за «железным занавесом»… Можно было, конечно, зарезать тогда коня, но отец берег коней на весну, чтобы продать весной и собрать денег на мою учебу… И потом, за коней не так страшно… Знаешь, как кони отбиваются от волков? Вообще-то волки боятся коней. Они норовят зарезать маленьких жеребят, эти разбойники. У коней в табуне есть вожак, он должен первым услышать волков… У коней ведь нет разведчиков, они слишком сильны и доверчивы, чтобы иметь разведчиков. Вожак табуна, почуяв волков, должен «устроить круг»: собрать жеребят в центр и окружить их взрослыми конями — бок к боку, морда к морде. Кони лягаются задними ногами и бьют волков насмерть, и тут важно, кто дольше продержится…

— Это верно, — сказал Мунко. — Я все знаю про коней. Умей я сочинять, как Ванган, обязательно бы написал книгу про коней — и про то, как они любят жеребят, и про то, как понимают людей, и про то, как умеют ночью слышать утро.

Степанов и Ванган переглянулись.

— Каждый человек — это мир? — спросил Ванган. — Ты об этом сейчас подумал?

— Да, — ответил Степанов, — я подумал об этом.

— Мы живем в мире не реализовавших себя миров… Даже порой страшно, как много вокруг нас лежит втуне, нетронутое и неоткрытое… Я, например, только сейчас почувствовал в себе тягу к математике. Я не думаю, чтобы жизнь убила во мне дар, если он был заложен… Но у нас же так много времени впереди, мы все такие неторопливые, а, Степанов?

Волк резко сменил направление, и Мунко так же резко вывернул руль «козла».

— Кони, — пояснил он, — тоже умеют менять направление, не меняя скорости…

Ванган достал из-под ног карабин и дослал патрон в ствол.

— Сейчас он появится, — сказал Ванган шоферу. — Ты выгнал его на холм, а волки уже ушли, они его не стали дожидаться. Он испугался, он их ищет, он сейчас начнет делать глупости. И мы его убьем.

Ванган сделал пять выстрелов — один за другим — и промахнулся.

— Я слишком его ненавижу, — сказал он. — На-ка попробуй теперь ты.

— Прицел плохой, — сказал Степанов. — Ты все время «высил».

Целиться было трудно, мешала открытая дверь, бившая по пальцам, и ледяной ветер застил глаза слезами, и мешало постоянное ожидание удара — машина то и дело налетала на невидимые кочки, трясло, как в маленьком самолете, попавшем в грозовой фронт…

Степанов убил волка вторым патроном. После первого выстрела волк обернулся, пасть его ощерилась, шерсть встала дыбом, а в мутно-красных, словно с перепоя, глазах застыла тоскливая ненависть. То, что волк обернулся, словно бы грозя преследователям, помогло Степанову сделать хороший выстрел. Волк перекувыркнулся через голову и вытянулся, задрожав мощными задними лапами…