Дмитрий Щеглов - Сентиментальный детектив

– Не пойму я, правые, левые! Что они не поделили, Троцкий и Сталин?

– Папа считает так, – стала она рассказывать. – После революции, образовалось два политических клана. Один «сталинский» во главе со Сталиным, а второй «ленинский» во главе с Троцким. Ленинская гвардия сделала революцию и решила почить на лаврах, ездить в царских, пульмановских вагонах, есть рябчиков, лечить своих жен на курортах в Баден Бадене и ждать мировой революции. А для этого создала кулак интернационалистов революционеров. Для Европы создала.

А вторые, вроде моего папы, решили ничего не ждать, и начали строить социализм в одной стране. Теперь представь, ты ешь рябчиков, и говоришь, что в одной стране без Европы ничего не получится, а я должен вместо тебя строить завод и рыть котлован. Что ты сделаешь?

– Я тебе тоже лопату дам. – сказал Рюрик. Дарья согласно кивнула головой.

– Правильно! Папа тоже так считает, что Сталин заставил всю «ленинскую» гвардию, которая только и умела, что статейки пописывать, вкалывать по полной программе, а кто был не согласен, тот попал в мясорубку. Так был построен сталинский социализм.

Скударь обвел глазами стены, сплошь увешанные живописью.

– Неплохой социализм в одной стране был построен для отдельных лиц. Теперь выходит, что вы превратились в «ленинскую» гвардию, а я, приехавший из деревни, в сталинскую.

– Пожалуй! – согласилась Дарья. – И так без конца, рубится одна голова, за ней другая. В любой революции так. Пирог один, а желающих откусить много. Ты не бери особенно в голову. Эти учебники такая муть.

– А кто же прав был?

– А никто! Ни Сталин, ни Троцкий. Есть экономические законы, которые никому отменить нельзя. Ты с моим дедом поговори. Погоди, познакомлю. Он у меня в блоке состоял. Ну, вот, он утверждает, что до тех пор пока будет существовать труд и производство материальных ценностей, а заодно и прибавочной стоимости, будет существовать классовое общество. Бесклассовое – это утопия. И равенство – это утопия. Просто это будет общество эксплуатации более высокого порядка, основанное на общей собственности, и на другом экономическом законе – экономии рабочего времени. Будет новый класс наверху, изобретателей. Сто лет назад новый класс нельзя было рассмотреть. Он только рождается, только начинает проклевывать скорлупу. А рабочие так и останутся у станка, а крестьяне у борозды. Это не я придумала. А еще дед говорит…

– А как бы с ним, с твоим дедом, поговорить?

– Успеешь! Он на даче живет. Ты вина хочешь выпить?

Какой же дурак от вина откажется. Скударь согласно кивнул головой. Она запудрила ему мозги и еще спрашивает. Появилось вино. Скударь забыл про учебники и стал спорить с нею по частным вопросам. Она умело сажала его в лужу. Затем пошла стелить постели в разных комнатах. Выпили еще вина, легли, и продолжили спор на расстоянии, лениво перебрасываясь словами. У Скударя на все было свое собственное мнение. Раскипятились, сели как Будды на кроватях и издалека махали друг другу руками.

– Если ты ко мне приставать не будешь, – заявила Дарья. – Я приду и все тебе на пальцах разложу.

Сердце у Скударя гулко заколотилось. Все последние дни, что он возил Дарью, она стояла перед его задумчивым взором, словно бы в первый, тот незабываемый день; обнаженная, белая, пухлая, и нестерпимо желанная. Он, как вор, еще только примеривающийся к намеченной добыче, встречая ее у подъезда института, незаметно для нее скользил взглядом по спине, опускался ниже, разглядывал чуть полноватые ноги, а в машине, за волнующим пушком и завитушками белокурых волос старался рассмотреть белую, лебединую шею. Она заметила его откровенный, нездоровый интерес и насмешливо спросила:

– Нравлюсь?

– Нет! – соврал Скударь.

– А чего ж тогда рассматриваешь?

– Ухи разглядывал, маленькие они у тебя.

– Не ухи, а уши! Ну и что, что маленькие?

Скударь взволнованно посмеиваясь и стараясь скрыть неловкость, подковырнул ее:

– С такими ушами арбуз хорошо есть, не пачкает он ухи.

Дарья изумленно вскинула брови, и сердито спросила:

– А еще что ты разглядел?

И вдруг зарделась, рассердилась и надолго отвернулась, рассматривая спешащих по зимним тротуарам людей. Впервые она увидела в нем не водителя, а мужчину. И вот теперь вылезла с этим предложением. У Скударя сел голос, он хрипло ответил:

– Не буду приставать!

– Тогда двигайся.

В теплой пижаме, она забралась на другой конец постели. Выпили, покурили, забыли про спор и тесно прижались друг к другу.

– Ты же обещал не трогать!

– А я и не трогаю.

– Нахал! Отодвинься.

Скударь только к утру поладил с Дарьей. Сволочь Пижон клепал на девчонку. Ничьей до него она не была.

– Ты зачем это сделала? – спросил он ее. – У меня есть своя девушка.

Дарья огорошила его своим ответом.

– А меня и так замуж возьмут. У меня папа подпольный миллионер. А это не так и сладко, как пишут в книгах.

Пришлось Скударю доказывать, как это сладко. Все эти дни Арина подыскивала оправдание своему поступку.

– Ты чистый. Пусть тот, кому я достанусь, ест надкусанное яблоко.

Никуда они не выходили, а провели всю неделю за учебниками, перемежая впитываемые знания, с поцелуями и беготней по огромной квартире. Дарье понравилась роль домашней хозяйки.

В один из их последний дней перед приездом родителей, она спросила, а не мог бы он ей посвятить стихи?

– Я их никогда не писал.

– Попробуй.

И вот вместо того, чтобы слушать лекции, он, как каменщик, который подбирает нужные по размеру камни, прежде чем уложить их в стену, весь день тасовал созвучья и слова, пока не написал небольшое стихотвореньице.

– Написал? – спросила она его вечером, когда они приехали к ней домой.

– Аж два. Частушки и лирику.

Дарья захлопала от радости в ладоши.

– А петь ты умеешь? – спросила она.

– Мне бы гармошку.

– Хм… – воскликнула она. – Что ж ты раньше молчал. У папы есть гармошка и баян. Тебе что принести?

– Гармошку!

Она попросила его отдать исписанные листки. Он уперся.

– Но они же мне написаны. – надула губки Дарья.

– Ладно! – расщедрился Скударь. – Стихотворение отдаю, а частушки нет.

– Тогда пой!

Скударь с ногами забрался на кровать и растянул меха. Голос у него был звонкий, про такой еще говорят, расщепленный, за живое забирает.

– Держи листок перед глазами! – приказал он. Дарья послушно стала перед кроватью, держа его наискосок, так чтобы и ей было видно. И вот в два голоса они запели.