Дик Фрэнсис - Дорога скорби

— Спуститесь вниз и убедитесь, что он не побывал в вашем кабинете.

— Оуэн, я заперла его вчера вечером перед уходом.

Обращение миссис Доув к боссу было столь же интересным, как и у Вилли Парота. Полное равенство и братство.

— Пойдите и посмотрите, — повторил он. — И проверьте шкаф.

— Этот шкаф никто не открывал с тех пор, как вы поменяли кабинеты на этой неделе. Единственный ключ у вас.

— И все-таки идите и посмотрите.

Она повиновалась. Я вспомнил искреннюю фразу Марши Роуз: «Миссис Доув говорит, что не стоит сердить мистера Йоркшира».

Миссис Доув, сдержанная и самоуверенная, следовала собственному совету. Я видел, что она не влюблена в этого человека и на самом деле не боится его. Его нрав был для нее скорее неудобством, чем угрозой жизни — или даже работе.

При данном положении вещей я решил следовать мудрому совету миссис Доув, насколько смогу.

Ее не было довольно долго, и я все больше и больше беспокоился, что оставил что-то не совсем так, как было, что она каким-то шестым чувством ощутит, что я был там, что я оставил там какой-нибудь запах, несмотря на то что не пользуюсь парфюмерией, что я неправильно закрыл ящики с папками, что я оставил на сверкающей поверхности явные отпечатки пальцев, что я сделал нечто, насчет чего она точно знала, что не делала этого.

Я дышал медленно, пытаясь не вспотеть. Наконец она вернулась и сказала:

— Съемочная группа уехала. Для понедельника все готово. Букет для жены мэра привезут в десять часов. Внизу измеряют пол, чтобы положить там ковер. Да, еще тот человек из «Интрамайнд имейджинг» сказал, что они хотят получить чек.

— А что насчет вашего кабинета?

— Кабинет? О, там все в порядке, — беззаботно ответила она. — Все заперто. Все так, как я оставила.

— А шкаф? — настаивал Йоркшир.

— Закрыт. — Она считала, что он слишком переживает. Я заботился только о том, чтобы не выказать облегчения.

— Что вы собираетесь с ним делать? — спросила она, указав на меня.

— Вы же не можете держать его здесь? Телевизионщики внизу знают о том, что он здесь. Они хотят взять у него интервью. Что им сказать?

Йоркшир ответил с черным юмором:

— Скажите им, что он связан обстоятельствами.

Она не удивилась.

— Я скажу им, что он ушел черным ходом. Я тоже ухожу. Буду в понедельник, в восемь утра. — Она спокойно посмотрела на меня и сказала Йоркширу:

— Отпустите его. Какой вред он может принести? Он жалок.

— Жалок? — нерешительно сказал Йоркшир. — Почему жалок?

Она ответила уже на полпути к двери и обронила бесценный перл:

— Так пишут в «Памп».

Никто из этих двоих, думал я, слушая их, еще не был преступником. Пока. Хотя Йоркшир был уже почти на грани преступления.

Он все еще держал в руке тяжелый гаечный ключ, постукивая им по ладони, как будто это помогало ему думать.

— Пожалуйста, развяжите меня, — сказал я наконец, сочтя, что моя роковая болтливость прошла. Я больше не собирался трепать языком от волнения, а просто хотел выговорить себе пропуск на выход.

Сам по себе Тилпит мог бы сделать это. Он явно не привык — и был взволнован таким проявлением насилия. Вся его власть основывалась на имени деда. Сам он был тряпкой. Вот только в британской прессе хватало хороших редакторов, и Джордж Годбар, редактор «Памп», не собирался рисковать своей шкурой, чтобы спасти мою. Принципы слишком часто становятся непозволительной роскошью, и я не был уверен, что на месте Джорджа Годбара, или хотя бы на месте Кевина Миллса, или Индии я поступил бы иначе.

— Подождем, — сказал Йоркшир.

Он открыл ящик стола и вытащил банку корнишонов, выглядевшую совершенно неуместно. На время отложив гаечный ключ, он открыл крышку, поставил банку на стол, вытащил зеленый огурчик и откусил крупными белыми зубами.

— Хочешь? — предложил он Тилпиту. Третий барон сморщил нос.

Йоркшир, пожав плечами, беспрепятственно дожевал огурец и снова потянулся за гаечным ключом.

— Меня хватятся, — мягко сказал я, — если вы продержите меня здесь слишком долго.

— Отпустите его, — с нетерпением сказал Тилпит. — Он прав, мы не можем держать его здесь бесконечно.

— Подождем, — веско сказал Йоркшир, выуживая еще один корнишон, и под аккомпанемент шумного чавканья мы ждали. До меня доносился запах уксуса. Наконец дверь позади меня открылась, и Йоркшир с Тилпитом вздохнули с облегчением.

Но мне легче не стало. Новоприбывший обошел кресло и встал передо мной. Это был Эллис Квинт.

Эллис в рубашке с открытым воротом. Эллис, красивый и мужественный, пышущий обаянием шоумена. Эллис, всенародный любимец, несправедливо оболганный. После скачек в Эскоте я не видел его, но его обаяние ничуть не померкло.

— Что делал здесь Холли? — встревоженно спросил он. — Что он узнал?

— Он шлялся вокруг, — сказал Йоркшир, указывая на меня корнишоном.

— Я приказал привести его сюда. Он ничего не мог узнать.

— Холли сказал, что пришел просить меня прекратить кампанию в «Памп», направленную против него, — заявил Тилпит.

— Он не мог так поступить, — сказал Эллис.

— Почему же? — спросил Йоркшир. — Посмотрите на него. Он просто тряпка. Ничтожество.

— Ничтожество?

Несмотря на свое рискованное положение, я невольно улыбнулся столько скептицизма было в его голосе. Я даже усмехнулся ему, прикрыв глаза, и увидел такую же усмешку на его лице — в ней было все: тайное знание, опыт прожитых вместе холодных осенних дней, легкомысленное отношение к опасности, разочарованиям и травмам, неописуемое торжество. Мы обнимали друг друга, встав на стременах, в восторге победы после скачки. Мы доверяли друг другу, были связаны и соединены.

Кем бы мы ни были сейчас, некогда мы были ближе, чем братья. Прошлое — наше прошлое — не изменилось. Яркие общие воспоминания невозможно стереть. Усмешки умерли. Эллис сказал:

— Это ничтожество проникло к вам, обошло на последних шагах и уничтожит нас всех, если мы пренебрежем предосторожностями. Это ничтожество было лучшим жокеем пять или шесть лет подряд и могло бы оставаться таким и дальше, и будет глупо забыть об этом. — Он наклонился ко мне:

— Ты все тот же старина Сид, да? Хитрый. Без нервов. Победитель любой ценой.

Сказать тут было нечего. Йоркшир надкусил корнишон.

— И что же нам с ним делать?

— Для начала — выяснить, зачем он здесь.

— Он пришел просить, чтобы «Памп» прекратила... — сказал Тилпит.

— Чепуха, — прервал его Эллис. — Он врет.

— Откуда вы знаете? — возразил Тилпит.

— Я знаю его, — веско произнес Эллис, и это была правда.

— Тогда зачем? — спросил Йоркшир.

— Ты не привлечешь меня к суду, Сид, — сказал мне Эллис. — Ни в понедельник, ни потом. Никогда. Ты не сможешь опровергнуть мое шропширское алиби, а мой адвокат говорит, что без этого у обвинения нет шансов. Они прекратят дело. Понятно? Я знаю, что ты понимаешь это. Ты уничтожишь свою собственную репутацию, не мою. Больше того, мой отец собирается тебя убить.