Дик Фрэнсис - Ставка на проигрыш

Дермоту Финнегану было двадцать пять, а выглядел он на тридцать. Сломанный нос, обветренное лицо и ярко-синие живые глаза. Его мечта, сказал он, — прорваться к участию в «Эйнтри». А так он всем доволен и вовсе не стремится стать жокеем первого класса — слишком уж большая ответственность!

— Когда на заштатных соревнованиях ты все время скачешь на какой-нибудь старой, драной щетке, ничего хорошего тебя не ждет. Зато какая радость и удивление, если вдруг вырвешься вперед!

На его счету было пятнадцать побед, и каждую он помнил до мельчайших подробностей.

Нет, он не ждал выдающихся результатов от Золотого кубка. Если честно, он и записан-то туда оказался только потому, что от его конюшен выдвинуто три участника.

— Сегодня я буду на иноходце, сразу увидите. Может, еще и продержимся первые минуты, а потом мой перестарок выдохнется и ускользнет черным ходом, как внезапно застигнутый взломщик. И будет чудо из чудес, если вообще не придется поднимать его с земли!

Позднее я видел, как он выехал на какой-то десятилетней кляче, перспективной разве что для изготовления собачьих консервов. Лошадь и всадник, мелькая конечностями, рухнули во второй открытый ров, и когда после второго заезда я пошел узнать о состоянии их здоровья, то встретил Дермота, выходящего из дверей медпункта. На руке его была повязка, на лице — обычная ухмылка.

— Царапина что ни на есть пустяковая, — радостно успокоил он меня. — К Золотому кубку все будет в норме, увидите!

В ходе дальнейшего расследования всплыла незначительная подробность — ноготь висел буквально на ниточке. Этот «черный дьявол» отдавил ему копытом пальцы.

Последние полчаса, завершая обход для «Тэлли», я провел в здании конторы, наблюдая за работой администратора. Хитбери-парк, где через две недели должны были состояться скачки на Золотой кубок, считался самым организованным местом для проведения таких соревнований. Это объяснялось тем, что у руля правления ипподрома стоял бывший военный, в данном случае летчик. Явление довольно необычное, так как спортивное руководство традиционно тяготело к приглашению на административные роли пехотинцев и моряков.

Подполковник авиации Уилли Ондрой, уравновешенный, деятельный, невысокий мужчина лет сорока — сорока двух, заработал инвалидность в результате черепной травмы при аварии бомбардировщика «Вулкан». До сих пор, по его словам, он страдал приступами временной слепоты, причем чаще всего в наиболее неподходящие, неудобные и даже неприличные моменты.

До конца скачек ему не удалось выкроить ни единой минуты для беседы со мной, и даже потом нас беспрестанно отвлекали люди, звонившие в правление по самым разным вопросам. Именно Уилли Ондрою принадлежала идея проведения скачек на Золотой кубок, и он гордился этим. В них участвовали самые знаменитые скакуны. Это привлекало отборную публику. Цены на входные билеты должны были возрасти. Уилли Ондрой, несомненно, был энтузиастом своего дела, однако вполне умеренным и легко переносимым. Голосу, как и выражению янтарных глаз, была присуща особая мягкость, и лишь несколько ироничная манера улыбаться, сощурившись, выдавала стальной характер. Ему не нужно было самоутверждаться и отстаивать свой авторитет напором и силой — я понял это, вытянув из него кое-какие детали его биографии. Он начал летать на бомбардировщиках, когда ему исполнилось двадцать шесть. Он провел на них восемь лет, из них пятнадцать секунд — думая, что разобьется насмерть, три недели — в клинике, в коматозном состоянии, а потом в течение двадцати месяцев искал другую работу. Сейчас он жил с женой и двенадцатилетними близнецами в собственном доме неподалеку от ипподрома и ни о каких переменах не мечтал.

Последний поезд уже отходил от платформы, но я все-таки успел и по дороге в Лондон начал придумывать статью о Дермоте Финнегане и Уилли Ондрое.

Совершенно счастливая миссис Вудворд удалилась без пятнадцати семь, и я обнаружил, что раз в кои-то веки она оставила в духовке бифштексы. Элизабет была в хорошем настроении. Я приготовил нам по коктейлю, расслабленно развалился в кресле и, с трудом выждав минут десять, небрежным тоном спросил, не звонила ли ее мать.

— Нет, не звонила.

— Так ты не знаешь, приедет она или нет?

— Думаю, предупредит, если не приедет.

— Да, конечно, — ответил я. Черт бы ее побрал! Неужели так трудно сообщить хоть что-нибудь определенное?..

Стараясь не думать об этом, я корпел над статьей для «Тэлли», потом приготовил ужин, снова занялся «Тэлли», прервался, чтобы подготовить все к ночи, и просидел за машинкой, пока не поставил точку. Была половина третьего. «Жаль, — потянувшись, подумал я, — что у меня получалось так медленно и так много пришлось вычеркнуть...» Убрал окончательный вариант в стол, завтра останется только перепечатать его набело. А времени будет предостаточно, даже если часть дня придется провести в пути к райским наслаждениям, в дороге к Гейл. Я презирал себя и заснул в шестом часу утра.

Мать Элизабет приехала. Ни малейшего признака простуды!

Все утро я пытался примириться с мыслью, что она не появится у нас в обычное время — десять пятнадцать. Я обращал к Элизабет спокойное, будничное лицо, беспрестанно ловя себя на том, что с трудом подавляю раздражение, оказывая ей различные услуги, которые обычно даже не замечал.

В десять семнадцать прозвенел входной звонок, и вот она пожаловала, ухоженная, интересная женщина за пятьдесят, с укладкой коротких волос, напоминающей панцирь черепахи, и крепкой деревенской фигурой. Я явно переборщил по части восторженных приветствий, но, заметив ее удивление, умерил пыл, и она сразу же успокоилась.

Объявив ей и Элизабет, что уезжаю проинтервьюировать еще нескольких человек, я уже в половине одиннадцатого бодро шагал по улице, чувствуя, будто во мне разрядился предохранительный клапан. И солнце сияло на небе! После бессонной ночи совесть моя дремала.

Гейл встретила меня на станции, стоя у машины.

— Поезд опоздал, — спокойно произнесла она, когда я уселся рядом. Ни страстных объятий, ни поцелуев. Как и следовало ожидать.

— По воскресеньям ремонтируют пути. Мы долго простояли у Стейнс.

Она кивнула, включила зажигание.

Мы молча проехали три четверти мили, отделявшие нас от дома. Там она прошла в гостиную и, не спрашивая, налила два стакана пива.

— Ведь вам не писать сегодня, — сказала она, подавая стакан.

— Нет.

Улыбка ее говорила, что она прекрасно отдает себе отчет в цели моего визита. Деловой подход к сексу, не в пример другим женщинам. Никаких кривляний. Я легонько прикоснулся губами к ее губам, предвкушая, что до возвращения ее родственников в нашем распоряжении целых три часа. Она кивнула, как бы в ответ на невысказанное.