Владимир Кашин - Приговор приведен в исполнение

— Для этого юриста держу на полной ставке.

— Тем не менее, у вас в тресте были нарушения: отмена выходных, незаконные увольнения сотрудников, которых восстанавливал суд.

— Я забочусь об интересах государства, а не частных лиц.

— А государство-то, Иван Васильевич, из этих самых частных лиц и состоит! И вряд ли полезно достижение производственных успехов за счет моральных потерь и нарушений закона… — парировал Коваль. — Что касается кассационных жалоб, то Верховный суд рассматривает их в сжатые сроки. В отношении же Сосновского, по-моему, торопиться не следует. Привести приговор в исполнение никогда не поздно…

— Я не мстителен. Вы должны понять меня, товарищ Коваль, по-человечески. Можно ли спокойно жить, зная, что такой изверг, как Сосновский, дышит тем же воздухом, что и мы с вами!.. Неужели вы можете иначе к этому относиться?!

— Я вас понимаю, — ответил подполковник. Потом, чуть прищурясь, словно желая получше рассмотреть собеседника, неожиданно спросил четко и твердо: — А что, если вашу жену убил не Сосновский?..

Петровы долго не выполняли своего обещания побывать в мастерской художника, так долго, что Сосновскому начало казаться, что ничего они и не обещали и все это приснилось ему в приятном сне.

Но однажды в воскресный полдень, работая в мастерской, художник увидел Нину с мужем в своем дворе.

Он растерялся и в первую минуту не знал, что делать: бросился в комнату, к шкафу, чтобы переодеться, потом, сообразив, что не успеет, схватил расческу, чтобы хоть немного привести в порядок свои взлохмаченные волосы.

Петровым картины Сосновского понравились. Нина, не скрывая своего восхищения, переходила от одного полотна к другому, и Сосновский не сводил с нее глаз. Управляющий сперва молча слушал объяснения художника, и по непроницаемому выражению лица трудно было судить о его отношении к творчеству соседа. Но Сосновскому с лихвой хватало восхищения Нины, и у него даже исчезла возникшая в первые минуты неловкость, вызванная тем, что одет он был в мятые и испачканные краской брюки и в такую же рубашку без пуговиц, вместо которых торчали английские булавки.

Картину «На опушке» Сосновский показал в последнюю очередь. Нина зарделась, узнав себя и, быть может, вспомнив тот день, когда гуляла по лесу. Глаза ее блестели. Она подтянулась, выпрямилась, словно и сейчас поднимала над головой трепещущую на ветру косынку.

Сосновский замер от восторга. На мгновенье художнику показалось, что героиня его произведения сошла с полотна и так же, как тогда озарила лес, сейчас одухотворила дом, вещи, весь мир.

Он не заметил пристального взгляда Петрова на него и на Нину. И, когда женщина оторвалась от картины, пылко произнес:

— Нина Андреевна! Позвольте мне написать вас!

Петрова не без кокетства взглянула на художника:

— Вы думаете, я могу послужить искусству?

— Да, да, да! Вы посмотрите на себя в зеркало! Как прекрасно!.. У меня руки сами тянутся к кисти!..

— А что скажет мой муж? — Петрова, улыбаясь, обернулась к супругу.

Сосновский вернулся в реальный мир. Муж!.. И в смятении посмотрел на Петрова.

А тот, словно не замечая Сосновского, пошутил:

— Я всегда считал, что ты у меня самая красивая и с тебя только картины писать, но не знал, что еще кто-то разделяет мое мнение…

— Ваня! — мягко остановила его Нина Андреевна. — Боюсь, что вы, Юрий Николаевич, преувеличиваете, — сказала она Сосновскому. — Вряд ли я смогу служить такой моделью, о которой вы мечтаете.

— О которой я мечтаю… — грустно улыбнулся Сосновский. — Именно та, о которой мечтаю!.. — выпалил он.

— Вам нужна натурщица? — снисходительно поинтересовался Петров.

— Нет, — поморщился Сосновский. — Не просто натурщица и не в том смысле, в каком обычно это понимают… Конечно, художник не пишет без натуры, но в данном случае это нечто другое. Нина Андреевна вдохновляет меня. Хочется писать именно ее. Я смог бы передать очарование природы в сочетании с человеческим обаянием…

— Юрий Николаевич, а что, если нас вместе? — Нина подошла к мужу, встала с ним рядом и обняла его за шею.

У Сосновского сжалось сердце от горькой мужской зависти.

— Я давно вынашиваю этот замысел, — переведя дыхание, сказал он. — Женщина — олицетворение самого прекрасного, что есть в природе. Она ближе, чем мы, мужчины, к матери-природе. В ней таинство жизни, волшебное таинство… Я не могу выразить это словами. Только кистью… Одно лицо, одна фигура женщины — и уже что-то вечное…

Глядя на Петровых, художник невольно подумал о неожиданной композиции, которая предстала сейчас перед его мысленным взором: гибкая лиана обвивает могучий кряжистый дуб, но тут же постарался отогнать от себя это видение.

— А где вы думаете писать эту картину? — полюбопытствовал Петров. — В лесу?

— Не обязательно в лесу. Можно и здесь, где-нибудь рядом с домом. Есть чудесное местечко за вашей дачей. Молодые сосенки, полянка с одинокой яблонькой… Да, да… именно там, под этой дикой яблонькой…

— На это, наверно, потребуется немало времени, — проговорила Нина Андреевна.

— Нет, нет, что вы! — горячо возразил Сосновский. — Пять-шесть сеансов. Максимум — десять… Я работаю быстро. Особенно если картина выношена в душе. В любое время, когда вам будет удобно… Нина Андреевна, не отказывайтесь, пожалуйста, очень прошу вас, очень… Это будет лучшая моя работа, поверьте!

— Ну что ж, Ниночка, — сказал Петров. — Надо помочь товарищу художнику. Во имя искусства, — с дружеской иронией добавил он. — В те дни, когда будем сюда приезжать, Юрий Николаевич сможет часок-другой поработать… Соглашайся…

Коваль вышел из дому около пяти часов утра. Солнце еще пряталось за горизонтом, разбрасывая по небу первые блики.

В городе было тихо. Троллейбусы, автобусы и трамваи еще не начали свой марафонский бег по заколдованным кольцам маршрутов; дома, как люди, грезили во сне.

У Коваля был выходной день — впервые за долгое время. И весь город казался ему выходным.

Лучше всего отдыхалось ему с удочкой в руке. На рыбалке забывались тревоги и все чувства успокаивал поплавок, который то спокойно лежал на тихой воде, то неожиданно вздрагивал и оживал.

Впрочем, и в рыбной ловле находил он что-то общее со своей повседневной работой: и там, и тут было нечто, напоминавшее поединок, и на реке подполковник тоже довольно часто испытывал горечь поражения при виде крючка, на котором не то что рыбы, даже и червяка не было.

Но зато какое же ни с чем не сравнимое чувство охватывало его, когда выпадала на его рыбацкую долю удача и выдергивал он из воды полосатого, как тигр, окуня или леща, который перед этим долго и безнаказанно издевался над ним, срывая с крючка наживку.