Владимир Кашин - Приговор приведен в исполнение

Петров тоже поднялся и вместе с подполковником вышел из кабинета. Секретарша, едва завидев управляющего, вскочила и замерла в ожидании распоряжений.

Петров прошел мимо нее как мимо статуи.

В вестибюле управляющий и оперативник снова посмотрели друг другу в глаза, и между ними опять произошел немой диалог:

«Ну что, Коваль, узнали что-нибудь полезное для себя? Или уходите несолоно хлебавши?»

«Этого я вам не скажу, Петров. Я понял: ждать от вас помощи не приходится».

«Не понимаю, что вы тут вынюхиваете?»

«Прекрасно понимаете, но помочь не хотите. Ничего, в конце концов я и сам разберусь».

«В чем?»

«Сам еще не знаю, в чем именно. В том-то и беда!»

А вслух управляющий и оперативник распрощались как друзья. Петров предложил свою машину. Коваль отказался.

Петров так и не поинтересовался, почувствовал ли подполковник, как трудно приходится строителям колодцев и согласен ли он после ухода в отставку работать в системе «Артезианстроя». Не вспомнил и рыбалку, словно и не было ни ее, ни дискуссии на берегу Днепра. Не сердится ли Петров на него, Коваля, за то, что он до сих пор ворошит завершенное дело, тревожа память погибшей? И в самом деле, что ему нужно от человека? Петрову сейчас не до милиции. В конце концов, никакое дополнительное расследование не возвратит к жизни его жену… Он, подполковник Коваль, со своим профессиональным педантизмом и скрупулезностью выглядит, по меньшей мере, занудой или напоминает того врача из старого анекдота, который, узнав, что его пациент умер, все-таки спрашивает, сильно ли он потел перед смертью.

Пришла осень. Сад Коваля стал неуютным. Деревья словно расступились, открыв голые провода на столбах, обнажились крыши низеньких домиков, утыканных телевизионными антеннами. От частых холодных дождей поникла поредевшая листва, придавая пейзажу унылый вид.

Дмитрий Иванович теперь не появлялся в саду. Возвратившись с работы, он уединялся в своем кабинете и, покуривая, перелистывал читанные и перечитанные книги. Иногда просматривал снятый наугад с полки том энциклопедии.

Он понимал, что такого рода чтение — это лишь хитрость, с помощью которой он пытается обмануть свой переутомленный мозг. Внушая себе, что читает, он не переставал думать о служебных делах…

Наташи дома не было. Утром она, как обычно, вместе с отцом спешила на работу, а вечером, до его возвращения, отправлялась в университет.

Тишина, нарушаемая только тиканьем будильника, способствовала тому, что некоторые важные «открытия» приходили подполковнику в голову не тогда, когда он бывал в своем служебном кабинете или разговаривал с преступником в тюрьме, а именно дома, в уединении. Здесь, вспоминая во всех подробностях беседу с подозреваемым и словно ведя ее заново, Коваль порой находил новые ходы и решения, которые приводили к успеху.

Так во время домашнего анализа обсуждают отложенную партию шахматисты, трезво изучая промахи противника и свои собственные ошибки.

В тот вечер Коваль много думал о деле Сосновского. На протяжении всего следствия он впервые не мог ответить на главный классический вопрос юриспруденции, который задавался еще и в давние времена: кому это выгодно? Ни прямой, ни косвенной выгоды гибель Нины Андреевны не могла принести ни Сосновскому, ни, тем паче, ее мужу Петрову.

Оставалась третья гипотеза — фатальное стечение обстоятельств, приведшее к случайной встрече Нины Петровой с ее таинственным убийцей. Нужно эту «неизвестную величину» либо найти, либо признать, что ее не существует.

Сегодня подполковник получил информацию, которая наталкивала на версию совершенно новую и неожиданную.

В ответ на запрос Коваля из одной исправительно-трудовой колонии сообщили, что на обрывке фотографии изображен некий Семенов Владимир Матвеевич, 1906 года рождения, уроженец Минской области, служивший в годы войны полицаем, после отбытия наказания избравший постоянным местом жительства город Брянск.

Коваль немедленно направил в Брянск поручение: прислать ему фото Семенова, данные о нем и выяснить, где он находился семнадцатого мая.

Подполковник и сам не знал, что заставило его так заинтересоваться двойником Петрова. Трудно было всерьез поверить, что именно этот человек из Брянска именно семнадцатого мая прогуливался по лесу неподалеку от дачи управляющего трестом, встретил его жену, пытался ее изнасиловать и убил. Все это было настолько нелепо, что любой юрист счел бы, что морочить себе голову этим Семеновым — означает попусту тратить время и силы.

Так в общем-то рассуждал и Коваль. Но каким-то особым чутьем он угадывал, что в данном случае логика нелогична!

Он не мог не искать. Хотя бы для того, чтобы еще раз проверить самого себя и окончательно убедиться, что следствие по делу Сосновского велось правильно. Только тогда можно будет избавиться от гнетущего чувства, будто бы в какой-то момент допущена ошибка.

Догадка, появившаяся сперва в виде неясного неудовлетворения собой, своей работой, постепенно переросла в убеждение и лишила Коваля покоя. В чем же именно заключалась ошибка, на каком этапе оперативной работы или следствия она возникла и как повлекла за собой неправильные выводы — это предстояло разгадать.

Право на ошибку?

Ошибки бывают разные.

Ошибка ревнивых влюбленных, исправленная первым же откровенным разговором, и трагическая ошибка Отелло. Не найденная бухгалтером копейка, которая заставила его просидеть ночь над проверкой отчета, и ошибка проектировщика, из-за которой разрушается новый дом или может рухнуть железнодорожный мост. Просчет курортника, который в последние дни отдыха остался без денег, и просчет экономиста, который не смог верно указать пути развития хозяйства…

Но страшнее всего — ошибки, которые имеют необратимый характер. Например, ошибка хирурга или ошибка следователя, влекущая за собой и ошибку судебную. И хотя страдают от таких ошибок единицы — больной или невинно осужденный, ошибки эти даже на фоне сотен и тысяч блестящих операций и виртуозных расследований не становятся менее трагическими.

Каждый человек — это целый мир. В нем, как радуга в капле воды, — вся гамма человеческих чувств, вся природа с ее законами, и звезды, и космос, — мир не только многообразный, но и неповторимый. Миллиарды людей — это миллиарды миров, очень похожих и вместе с тем совершенно разных, как отпечатки пальцев. Но оттого, что людей миллиарды, жизнь каждого из них не становится менее значительной и драгоценной. И если больной, который мог бы еще жить и жить, умирает под скальпелем или невинного объявляют убийцей и приговаривают к смерти, — разве же это не преступление перед всем человечеством, перед самой природой?