Владимир Кашин - Тени над Латорицей

Майор Бублейников посмотрел на часы.

— А не позавтракать ли нам, Дмитрий Иванович? Вы-то хоть чай пили, а мы с Наташей натощак природой любуемся.

Бублейников — косая сажень в плечах, от его фигуры веяло здоровьем и силой. Всего несколько дней назад вернулся он из отпуска, и бритая голова его, так же как лицо, была медного цвета, словно закалили ее в огне. Это был оперативник, отчаянный, выполнявший свои обязанности не задумываясь, без лишних рассуждений. Две бандитские пули удалили когда-то хирурги из его тела, а третью мог он ждать при каждой новой стычке, но это не оказывало решительно никакого влияния на его постоянную готовность в любую минуту лезть в самую опасную перепалку. Коваль часто думал о том, что майору тоже тесновато в полированном кабинете, среди бумаг.

— Ты взяла что-нибудь с собой? — спросил он Наташу.

— Естественно, — она оторвалась от окна. — Сейчас накрою стол, господин инспектор.

— Дмитрий Иванович, а ресторан?! Здесь рядом, через вагон, — посоветовал Бублейников. — Зачем же всухомятку?

— Ресторан с двенадцати.

— Обеды с двенадцати. А завтрак дадут и сейчас. Беру это на себя. Переодевайтесь. — И он отправился к проводнику за ключом, чтобы запереть купе.

Навстречу поездам, которые поднимались в горы, спускался с перевала такой же пассажирский состав, на большинстве вагонов которого были надписи не только по-русски, но и на иностранных языках.

В последнем вагоне, не выходя из купе, молча сидели Клоун и Длинный. За окном сменялись картины — одна прекраснее другой, но им было не до них.

Поезд замедлил ход. Он спускался вниз осторожно, словно нащупывал дорогу, как слепой человек. Сворачивал то влево, то вправо, взбирался на мосты, пересекал глубокие ущелья, на дне которых пенились стремительные потоки. Высокие стены буковых и еловых лесов обступали полотно, пестрые полонины коврами стелились под колеса. Внизу в утренних лучах солнца, уже поднявшегося над вершинами гор, мелькали небольшие села и хутора, тянулась аккуратная полоса шоссе.

К Клоуну и Длинному обратилась соседка по купе. Они не поддержали разговора. Женщина не могла понять, почему в купе неожиданно возникла гнетущая атмосфера. Как на похоронах. Думала, у парней какая-то беда, потому и попыталась расспросить их, разговорить, если надо — утешить. Но потом, почувствовав себя с ними неловко, вышла в коридор.

Клоун вздохнул с облегчением. Не мог смотреть на эту женщину.

Когда наступило утро и исчезли ночные кошмары, ему стало легче. Но все еще болела голова. Соседка по купе, которая долго лежала, закрыв глаза, казалась ему мертвой, даже разрезанной на куски. Стоит дотронуться — и она рассыплется.

— Черт побери, — тихо произнес Длинный, как бы отвечая своим мыслям. — Лучше, наверно, через границу махнуть. Теперь там спокойно, не очень-то шухарят, можно в Румынию смотаться или в Венгрию.

— Ты что! — проворчал Клоун. — Там нас в момент возьмут, голенькими, и назад отправят.

— Кто знает, — вздохнул Длинный. — А здесь, если поймают, того и гляди, вышку дадут. Так лучше смыться. Пока не поздно. А?

— Тебе хорошо, ты здешний. И по-венгерски знаешь, и по-румынски. А я что?

Женщина, стоявшая в коридоре, повернула голову к ним, и оба умолкли. Клоун поднялся. На нем была просторная клетчатая рубашка, потертые джинсы, дешевые босоножки. Ноги он расставлял широко, как моряк или профессиональный всадник. Вообще был он какой-то невзрачный — длинный нос, узкие плечи, почти безбровое лицо. Большие серые глаза его никак не гармонировали со всем видом и казались на этом лице чужими, случайными.

У Длинного не было особых примет. Незаметный угрюмый парнище, долговязый, с массивными, похожими, на лопаты кистями рук, выглядел обыкновенным работягой.

Клоун был моложе Длинного лет на семь — ему только что минуло двадцать.

Проводник принес чай. Клоун к чаю не притронулся. Длинный пригубил и поморщился, отодвинул стакан. На душе у него было не легче, чем у Клоуна. А может быть, и еще тяжелее: он ведь недавно отбывал срок в колонии строгого режима и сам видел таких, которых только помилование избавило от высшей меры.

В купе внезапно потемнело. Поезд вошел в туннель. Клоун испугался темноты и удивился самому себе: кого же ему здесь на самом-то деле бояться? Соседки? Смешно! Длинного? Да ну! Только темноты. Темно — как в могиле.

Прошло несколько тяжелых минут. Постепенно забрезжило за окнами, начало светать, потом сразу хлынуло солнце, заиграло в купе, заблистало, засмеялось.

— Остановка, — сказал Клоун, прислушиваясь к замедленному стуку колес. И вышел из купе.

За окном — неповторимый карпатский пейзаж. Поезд подошел к небольшой станции, где стоял встречный состав.

Клоун увидел, как проводник вышел в тамбур и двинулся за ним. Проводник открыл дверь, поднял крышку над ступеньками и спустился на землю. Клоун остался в тамбуре, опасливо осматривая перрон.

Из вагона, остановившегося напротив, донесся смех: «Мокрая курица!» Какая-то девушка показывала пальцем на него. Клоун отвернулся. Но вот поезда отсалютовали друг другу гудками, вагоны вздрогнули и, медленно набирая скорость, покатились. Колеса застучали все четче и чаще, окна встречных вагонов замелькали, и составы разошлись своими дорогами: один — на восток, другой — на запад.

Как всегда, Лайош Сабо, Имре Хорват и Тереза Чекан были вместе. Приехав в Киев, они позавтракали за одним столиком и снова сели рядом в экскурсионном автобусе. Втроем ходили по залам музея Шевченко, по грандиозным павильонам Выставки народного хозяйства, то отставая от своей группы, то обгоняя ее.

Добродушная Тереза, почти не слушая экскурсовода, щебетала без умолку — она умела удивляться и радоваться с детской непосредственностью. Лайош Сабо, как обычно, был внимателен и сосредоточен; он не пропускал ни одной детали и подробности, давая Имре возможность подтрунивать над собой, «тот, кто непременно желает осмотреть все, тот не успевает увидеть ничего». В то же время Сабо умудрялся быть и галантным кавалером, отвечая на множество вопросов Терезы. Поскольку он один из них троих уже бывал в Советском Союзе, Тереза не давала ему передышки, да и Хорват иногда расспрашивал о знакомых Лайошу местах, мимо которых они проезжали.

К Имре вроде бы вернулась присущая ему уравновешенность. Зубная боль прошла, и Тереза в его обществе снова почувствовала себя очень хорошо.

После обеда группа отдыхала. Туристы разошлись по номерам уютной гостиницы «Украина», лишь некоторые из них, самые выносливые и непоседливые, бросились в адское полуденное пекло покупать сувениры. Около пяти часов всех их снова собрали в холле и повезли в знаменитую Киево-Печерскую лавру.