Владимир Кашин - Тени над Латорицей

Она вскочила. Коваль тоже встал.

— Вот вы и на меня напали. Рассказывали по своей воле, а теперь нападаете. Ну что ж, будьте здоровы!

— Простите, если обидела, — совсем другим тоном произнесла Таня. — Мне, знаете… Как гляну на вас… Мне просто ваша форма мешает, даже пугает. Глупо, конечно. Еще раз простите, пожалуйста. Вам куда? Направо? И мне туда. Разрешите с вами, Дмитрий Иванович?

— А кроме формы, вам ничего не мешает? Мой возраст, например, — другое, мол, поколение, выжившие из ума, прямолинейные старики?

— Нет, что вы! Я просто не привыкла быть рядом с человеком в форме, — улыбнулась девушка.

— Это пройдет, — миролюбиво сказал Коваль. — Это у вас до сих пор обида на сержанта. А вот если, не дай бог, как говорится, попадете в беду, будете искать, будете во все глаза смотреть, нет ли поблизости этой самой формы. Чтобы вас защитила.

— Я сама себя могу защитить!

— Гм, — усмехнулся Коваль. — Это неплохо. Ну что ж, пойдемте.

Уже стемнело, зажглись фонари.

— Они были черствыми, эти дети, — рассказывала Таня. — Меня не спасало и то, что переходила из школы в школу. В каждой находились такие. Они нутром чуяли, едва я появлялась в классе, что лучшего козла отпущения им не найти. Может быть, на лице у меня был постоянно написан страх. Знали, что я их боюсь, и это нравилось. А еще нравилось, как я плачу. У меня слезы были наготове, только тронь — и потекут. Вот так. Наверно, с того времени, с самого детства, и кажется мне, что все должны меня обижать. Если бы я тогда не обращала внимания на их выходки — теперь я уверена в этом, — они сразу от меня отстали бы. Неинтересно ведь мучить человека, который не умеет мучиться.

— И долго все это продолжалось? Я смотрю, сейчас вас не очень-то обидишь. Или точнее: обидеть вас нетрудно, но вы не будете плакать. Только вот гордость у вас болезненная какая-то. Что ж, теперь понятна мне ваша реакция на слова сержанта. Кстати, он тоже наказан, за грубость.

— Все изменилось в шестом классе, — увлекшись воспоминаниями, продолжала Таня. — Была у нас девочка, на которую буквально молились. Первая гимнастка школы, куда там! Одним словом, божество. Я при ней боялась даже разговаривать, а в душе страшно переживала, что такая трусиха. Если бы она сказала: «Прыгай перед дверью учительской!» — я умерла бы, но выполнила бы ее приказ, потому что даже учителей боялась меньше, чем ее. Я презирала себя за трусость, мне казалось, что я — самая худшая, самая ничтожная из всех людей, что это у меня от неполноценности. Но душа не мирилась с этим, и иногда я срывалась на страшную грубость, лишь бы доказать всем и себе, что я тоже человек. Это были вопли отчаяния, и они не помогали найти почву под ногами, а только вызывали новые издевательства и в школе, и во дворе. — Таня задумалась.

— Вы хотели рассказать, как все изменилось в вашей жизни, — напомнил Коваль.

— Как-то в шестом классе эта первая наша гимнастка играла с девочками в настольный теннис. В спортзале все становились в очередь, чтобы с нею сразиться. Мне тоже хотелось поиграть, но я боялась, что опять начнут дергать и насмехаться. Так уж повелось. Я села в угол и с завистью следила за игрой, старалась не попадаться никому на глаза.

— Неужели не нашлось в вашем классе настоящих товарищей, хороших друзей? — перебил ее Коваль.

— Были, и их было много, — вздохнула девушка. — Но не они определяли ход моей жизни. Они были сами по себе, а я сама по себе. Больше того, мои преследователи с другими не были жестоки. Просто я сама поставила себя в такое положение.

Ковалю вспомнились рассуждения о способности некоторых людей провоцировать своим поведением преступление. Один человек легко выходит из сложных ситуаций, другой — их усугубляет и в конечном счете становится жертвой. У Тани такие черты характера, очевидно, проявились в детстве.

— Но выслушайте меня! Так вот, сижу в углу и еле сдерживаюсь, чтобы не зареветь от желания поиграть, а все никак не могу избавиться от своего страха. И вдруг одна из девочек, Валя Левко, начинает спорить с нашей знаменитой гимнасткой — чья очередь играть. Я даже глаза зажмурила: что сейчас будет! Думала — гром и молния! — наша «королева» мигом сотрет Валю с лица земли. Где там! Валя схватила ракетку, оттолкнула «королеву», обозвала ее дурой и стала играть. А «королева» сразу скисла и ушла из зала. Потом я видела, как плакала она в уборной. И я поняла, что даже с такими, как она, можно бороться. С недосягаемыми. Главное — не бояться. Главное — первой напасть и выстоять до конца. Во что бы то ни стало! Любой ценой! С того момента все изменилось. Меня сперва просто узнать не могли. Потом начали побаиваться, уступать дорогу. Никто больше не приставал, не смеялся, потому что я сразу же, не задумываясь, бросалась в бой — первой! Когда стала старше, поняла, что так нельзя. И начала себя укрощать. И вот до сих пор живут во мне лютые враги. «Утверди себя, любого сбей с ног, покажи, на что ты способна!» — это говорит одна Таня. А другая сдерживает ее: «Не надо, отступись, отойди. Ты ведь боишься». Вот мы и пришли, — неожиданно оборвала она себя. — Ваша гостиница. Прощайте, Дмитрий Иванович!

— Таня, видите третье окно на втором этаже? — спросил Коваль. — Наташка ждет. Хотите зайти к нам?

— Третье окно… Второй этаж… — грустно улыбнулась девушка. — А там было шестое, третий этаж. В окно, гражданин подполковник? — Она шутливо помахала рукой и покачала головой. — Теперь ни за какие коврижки!

— Познакомитесь с Наташкой.

— Не надо, Дмитрий Иванович, — твердо сказала Таня. — Не надо знакомиться. Надеюсь, больше не встретимся. Я ведь слишком много рассказала о себе. Всего наилучшего. Прощайте!

Таня протянула маленькую руку. И через секунду уже шла по тихой улице куда-то в темноту.

— Таня! — встрепенулся Коваль. — Куда же вы? Где будете ночевать? Вы где остановились?

Подполковник не мог оставаться равнодушным к этой девушке. Она взволновала и растрогала его своей искренностью, в он беспокоился о ней так, словно это была еще одна его Наташка.

Таня обернулась на голос Коваля. Ничего не ответила. Только помахала рукою и пошла дальше.

Он с грустью подумал, что ее уже не остановишь.

Поезд преодолел перевал и спускался по восточному склону Бескид в сине-зеленую долину. Вдали виднелись полонины, межгорья, испещренные словно игрушечными речушками и ручьями, а внизу — живописные, тоже игрушечные, села, пристроившиеся на стыке неба и земли.

В купе мягкого вагона возвращались в Киев Дмитрий Иванович с Наташей и майор Бублейников. Все тревоги и волнения остались позади. Коваль с Бублейниковым выполнили свой долг, а Наташа будто снова родилась. Ведь с каждой новой дорогой, с каждым приездом и отъездом уходит в прошлое какой-то отрезок нашей жизни и обогащается следующий.