Наталья Александрова - Новогодний детектив (сборник рассказов)

– Это был не я, – быстро открестился от своего участия в афере Николай, – Дед Мороз картавил!

Мне стало смешно.

– И откуда тебе известен сей факт? Есть очень простой способ изменить произношение: положи под язык штук пять сырых фасолин и получишь эффект картавости вкупе с неразборчивой речью. Кроме того, твой шнурок испачкан в краске, и по удивительному совпадению с ботинками Дедушки Мороза произошло то же самое.

– Свекровь меня обманула, – запричитала Рита, – дачу продала, любовника завела, Пашка с мамашей по телефону из сортира беседовал. А я в ванную зайду и слушаю. Знаешь, что Мария Андреевна удумала? У ее хахаля есть дочь, двадцатилетняя шмакодявина. Свекровь хотела меня побоку пустить, а сыночка на этой девке женить! Гадина! Фиг ей! Сама уеду к маме, с деньгами. Я имею на них право!

Я подняла руки:

– Прости, не собираюсь вмешиваться в ваши сугубо личные дела.

– Ты расскажешь Паше? – зарыдала Митрофанова. – Погубишь меня? Лишишь счастья нас с Николаем? Мы хотим начать все заново!

Мне стало противно.

– Сказала же, я не вмешиваюсь в чужую жизнь.

Рита подпрыгнула и обняла меня.

– Спасибо.

– В другой раз не натягивай старый халат, чтобы спрятать под ним деньги, – не удержалась я.

– Ты настоящий друг! – с пафосом воскликнула соседка. – Николаша, уходим.

Я молча смотрела, как они покидают мою квартиру. Кого можно считать настоящим другом? Сразу и не ответить на этот, казалось бы, простой вопрос, но я знаю одно: если ты задумал, обманув приятеля, заполучить деньги, то, вероятно, обретя их, навсегда потеряешь друга.

«Книга. Казалось бы – ну, что такого может быть в пачке скрепленных вместе листков в черно-белой обложке? Негатив-позитив… Кто есть кто – не разберешь даже, а сколько проблем, сколько грязи, сколько трупов. И опять, опять эта чертова страна, из которой я выдирался с кровью столько лет!»

Черноволосый мужчина в дорогом костюме и черной рубашке с раздражением бросил на откинутый столик книгу и закрыл глаза, удобнее устроившись в самолетном кресле. Сидевший впереди него помощник осторожно выглянул из-за высокой спинки, убедился, что шеф задремал, и двумя пальцами забрал так раздражавшую того книгу. С виду обычная детективная мура – а вот поди ж ты, натворила дел.

– Черт бы тебя побрал, ну почему именно в мое дежурство?

Максим Нестеров, высоченный тридцативосьмилетний врач-травматолог больницы «Скорой помощи», спускался по лестнице в приемное отделение. Пять минут назад он получил вызов – «Скорая» привезла кого-то из ДТП, «дорожки», как здесь это называли. Дежурство тридцать первого декабря само по себе не подарок, а уж операция в такой день – и вовсе. Но Нестерова дома никто не ждал – жена Светлана вот уже два года как перешла в разряд «бывшей» и уехала в столицу, прихватив с собой трехлетнего сына Тимофея. Красавец и умница Нестеров был завидным женихом, однако всех потенциальных больничных невест держал на расстоянии вытянутой руки, боясь снова обжечься, как со Светкой.

– Максим Дмитриевич, в женский пропускник идите! – крикнула регистратор, и Нестеров, вздохнув, повернул налево.

На каталке лежала молодая рыжеволосая женщина. Обе ноги плотно упакованы в проволочные шины от бедер до стоп, прямо поверх узких темно-синих джинсов. Рядом на полу валялись высокие лаковые сапоги-ботфорты на низком каблуке, там же – короткая белая норковая курточка с капюшоном, вся в буро-коричневых пятнах. Голову пострадавшей украшала повязка, уже пропитавшаяся на лбу кровью. Веки плотно сомкнуты, аккуратный носик вымазан кровью, над правой бровью длинная ссадина.

– Сознания нет, пульс шестьдесят, давление сто на семьдесят. Закрытая черепно-мозговая травма, множественные переломы нижних конечностей, – забубнил рядом фельдшер со «Скорой». – Введено… – Но Нестеров уже не слушал, отдавал распоряжения сестре и двум санитарочкам.

Переломы оказались сложными, больше трех часов он буквально по осколкам собирал голени женщины и совершенно забыл о том, что праздник, что Новый год…

После обеда Нестеров сидел в ординаторской и курил, задумчиво глядя на экран телевизора, где уже вовсю пили шампанское и поздравляли друг друга известные юмористы. Максиму было не до смеха. Женщина, которую он оперировал, была ему хорошо знакома…

– Максим Дмитриевич, можно, я сумочку пострадавшей в сейф к вам уберу? А то там ценностей много, а впереди десять дней праздников, – в дверях показалась кудрявая головка медсестры Арины.

– Что? – очнулся от своих мыслей Нестеров. – Сумочку? Да, конечно, давай, я сам уберу.

Арина плюхнула на стол перед травматологом не изящную дамскую сумочку, как следовало из ее вопроса, а скорее подобие рюкзака с логотипом «Prada». Ушла.

«Да уж… Машка всегда любила такие сумки», – печально улыбнулся Максим, машинально заглядывая внутрь. Так и есть – здесь нельзя было найти разве что пару малышей, а так все – от кошелька до небольшой фляжки в кожаной оплетке.

– Ты смотри-ка… Мария пить не бросила, похоже. Неужели пьяная за руль уселась? – отвинтив крышку и учуяв запах коньяка, вслух пробормотал Нестеров и набрал номер лаборатории.

Однако пациентка оказалась трезвой, и Нестерову почему-то стало легче. Много лет назад он безумно любил эту женщину, любил так, что готов был на любые глупости, но потерял. Максим до сих пор чувствовал свою вину за произошедшее. Вздохнув, он начал застегивать сумку, чтобы убрать в сейф, и тут его внимание привлек потрепанный блокнот в светло-бежевой обложке. Повинуясь внезапному порыву, Нестеров вытащил блокнот и наугад раскрыл его. Клетчатые листки исписаны крупным, неровным почерком – она всегда писала небрежно, но понятно. Максим опустился на диван и погрузился в чтение.

«Каждое утро вместо зарядки я вскидываю вверх средний палец. Да, вот такая странная привычка образовалась совсем недавно. Я думаю о том, что происходит сейчас в моей жизни, и злорадно ухмыляюсь, демонстрируя неприличный жест в пространство. Я всех сделала. Всех сде-ла-ла. И горжусь этим, хотя, наверное, не стоило бы. Я знаю, что там, наверху, никого нет, но этот победный жест дает мне иллюзию диалога. Я смогла, снова смогла – и от этого чувствую вырастающие за спиной крылья.

Мне очень трудно быть мной – меня слишком много, разной, так непохожей одна на другую. Но и выбрать какой-то один образ я уже тоже не могу. Некоторые вещи в жизни происходят как раз из-за вот этого многообразия. Человек видит меня с одной стороны, а потом – бац! – и получите совершенно другое. Очень маленькому числу людей удается поймать меня внутренне обнаженной, открытой и готовой на все. Я редко демонстрирую эту грань своей натуры – потому что знаю, как бывает больно, когда в распахнутую сердцевину вгоняют раскаленную иголку. Причинять себе боль с некоторых пор стало неинтересно, более того – невыносимо. Поэтому я предпочитаю не раскрываться. А попробуй загони иголку в твердый панцирь – ага, не вышло? Ну вот так-то.