Райдо Витич - О чем поет ночная птица

Руслан и обиделся и разозлился: философ, блин! Стоит, рассуждает, а у его родни руки по локоть в крови!

— У меня нет взрослых или детских проблем, потому что у меня одна проблема на всех нас, — обвел рукой простор и ткнул пальцем в сторону Арслана. — Вы!

Тот головой качнул:

— Ничего ты не понял, — шагнул в сторону выхода и остановился, повернулся к другу. — И не поймешь, пока не коснется.

— А и коснется, ныть не стану, — процедил.

— Уверен?

Не понравился Зеленину взгляд друга — чужой он был и старый как мир.

— Уверен, — бросил тише, спокойнее.

Арслан подумал и кивнул, глаза пряча:

— Может быть. Может. Только говоришь ты так, потому что думаешь — знаешь себя. Ты же у нас сильный, волевой. Всегда таким был — правильным. Только не ты это, а шаблон что тебе привили. Нам всем. А вот какой ты на самом деле — вопрос.

— Вопросы у следователя, а у меня автомат.

— Вся сила в оружии? А что ты без него? Кто?! — завелся, к Руслану подошел в лицо заглядывая. — Представь, нет оружия у тебя, и поддержки нет, ничего, никого — и что ты один? Ты — один! Все! Пыф! Пузырь мыльный! Думаешь сильный, думаешь монумент непробиваемый?! А ты человек. И у тебя есть слабости, не может не быть, именно потому что ты человек. И главная война не здесь, — махнул рукой в сторону и ткнул пальцем в грудь Руслана. — В тебе. Самая затяжная, самая дурная война! С собой.

— Если совесть чиста, воевать не с кем и не зачем.

— Совесть? Совесть только у святых чиста, а мы все грешники.

— Вот тебе твои грехи покоя и не дают. В философию, смотрю, ударился, — прищурился недобро.

Арслан долго смотрел ему в глаза, словно разговаривал. Руслану неуютно стало, отвернуться бы, да не привык он позиции сдавать. Вот и пялились друг на друга минут пять, пока Дагаев не спросил:

— Значит ты без греха и с чистой совестью? И мне грешному да бессовестному помочь хочешь? Что ж, ты сам сказал, сам помощь предложил. Я ее принял, — и развернулся, пошел к выходу.

— Эй, Дага?… — окликнул. В глазах вопрос: снайпер?

— Я же сказал — тебе сдам. Завтра. Может, забыл? Мое слово крепкое, — и пошел не спеша прочь от поста.

Руслан не остановил, потому что знал — как сказал Арслан так и будет. Он слов на ветер и мальчишкой не кидал.

Только что ж его взвело? Что у него случилось?…

— Ну и сволочь же ты, — прохрипел Зеленин с ненависть глядя на друга. Не узнать того — не в белой рубашке — в камуфляже стоит, автомат умело держит.

Тварь хитрая!

Руслана подняли и поставили на ноги перед Дагаевым.

Командир мать его! — ощерился Рус.

— Ругаться не надо, — спокойно предупредил мужчина

— Ты мне руки развяжи, я тебе ими пару баек расскажу. Не про совесть, но по совести.

— Ты о своей подумай. Тебе сдаться предложили? Зачем отказался? Зачем за своих бойцов решил жить им или умереть? Была бы у тебя совесть, ты бы матерям их сыновей вернул, а не земле подарил.

Больно, падла, бьет, по самому тонкому метит.

Руслан зубы сжал и взглядом все ему высказал. Только толк? Мрак на душе у Зеленина: Арслан мразь, но и он сволочь. Размяк, поверил. Как дурак попался! Да ладно б сам — ребята…

— Троих ты этим скалам подарил, а сколько другим? — и кивнул в сторону. Зеленин взглядом проследил и стон еле сдержал — Кобру и Улана вели, связанных, грязных, в крови. Кобра зол, видно, контужен, лицо посечено, но не ранен. А Улан еле на ногах стоит — плечо разворочено.

— Чего ты хочешь? — пересилив злобу, спросил Зеленин Дагаева.

— Сыновей матерям вернуть. Ты не хотел — я сделаю.

Руслан моргнул: не верил он ему, хоть и помнил — слово с делом у Арслана не расходится. Но собственная вина оглушающей показалась и разум затмила. Рванул на бывшего друга и получил прикладом в лицо от рядом стоящего с Дагаевым боевика.

Очнулся он уже в яме. Кобра ему кровь с лица краем тельника оттереть пытался.

— Ничего, лейтенант, заживет, — сказал, с его взглядом встретившись. — А дружок твой гад редкостный.

Рус застонал, сел, голову руками накрыл:

— Бутырин?

— Погиб. Сам напоролся — вылез по не хочу.

— Улан как?

— Не знаю. Утащили куда-то.

— Мы где вообще?

Кобра хмыкнул, к стене затылком прислонился:

— "Знал бы прикуп, жил бы в Сочи"… Голова гудит, сил нет.

— Контузили. У тебя кровь в ухе. Слышишь как?

— Нормально, — вздохнул. — В голове только звенит. Мозг, наверное, — хрюкнул.

Зеленин вымучил в ответ улыбку. Кривая получилась, скорбная.

— Это я виноват, — сказал тихо.

Кобрин помолчал и вздохнул:

— Ни фига, лейтенант. Ну, оказался дружок твой сукой — ты причем? Что теперь грехи всех ублюдков на себя взвешивать, только потому что суку за человека принимал?

Зеленин лег на землю и глаза рукой прикрыл: не понял его Кобра, не мог понять. Не знал он, что Рус проговорился, куда и когда группа выходит. А рассказать — язык не повернулся.

В тот момент Зеленин думал, что совершил самое тяжкое преступление, что взял самый жуткий грех на душу и нет ему прощения. Чувствовал себя не просто раздавленным — убитым. Тварью равной Арслану.

И не знал, что это «цветочки», а самое худшее еще впереди.

Дагаев действительно не бросал слов на ветер….

Рука дрогнула. Руслан осторожно начал щупать кожу под волосами на виске Виты и замер — шероховатость.

Больше ничего не надо было, ничего. Прострация, ступор. Но очнулся, встал с постели, не соображая, где он, кто. Вышел из спальни, осторожно, чтобы не разбудить девушку, прикрыл двери и прошел на кухню. Достал блок сигарет из навесного шкафа и закурил, рассматривая рисунок обоев на стене, но не видел его.

Чечня. 95 год.

По глазам ударил свет — в проем на потолке опустили лестницу. Бородатый дух заглянул внутрь и замахал Руслану:

— Эй, иди. Ты, да?

Зеленин нехотя поднялся. Кобра ему ладонь сжал: держись.

— Давай, давай, — замахал боевик уже дулом автомата.

Руслан вверх полез, уверенный — убьют сейчас.

Его за шиворот выволокли, толкнули из сарая на улицу, а на встречу два боевик и девушка. Зеленин как споткнулся, остановился, девушка напротив. Волосы русые, глаза синь бездонная, и молодая совсем девчонка, лет семнадцать от силы… а лицо, руки в синяках, крови, губы разбиты, платье изодрано.

И вдруг улыбнулась ему, руку протянула:

— Лилия. А вас?

— Рус, — выдохнул и смотрит. Не хочет смотреть, не хочет видеть следы побоев и насилия, а не может отвернуться, не может уйти, как к земле прирос. И боевики, как назло их не разводят.

Сказать бы ей что, а слов нет — ком в горле, в сердце жгутом отчаянье.

Ее-то за что? Ее-то зачем?

Девчонка ведь совсем!…

Откуда она здесь? Как попалась?

Звери!

Руслана в спину толкнули на выход, Лилию в соседний сарай потащили.

Минута и за спиной дикий крик раздался, больной, жалобный, молящий. Перевернуло Зеленина, мурашки по коже пошли. Рванул туда, хоть и знал: бесполезно, глупо.