Райдо Витич - Синдром синей бороды

— Разденься.

Егор со вздохом кивнул, и чуть не плача с досады на паршивую свою жизнь, принялся стаскивать носки, расстегивать рубашку:

— Почему так, а Вер?

Женщина стиснула зубы и полезла в тумбочку за снотворным.

Мужчина с пониманием кивнул:

— Конечно, какая тебе разница, что у меня на душе? О чем я думаю, мечтаю? Что хочу, ради чего живу, терплю… тебя! — плюхнулся головой на подушку. — А скажи… ответь на один единственный вопрос: почему твои папенька с маменькой благословили именно меня с тобой, а не Ирку с Вадимом?

Спросил, и захрапел.

Вера хмуро покосилась на него. Выпила снотворное, и, брякнув стакан о тумбочку, уставилась перед собой: Почему?

— Потому что она была бесплодной, идиот!

Глава 10

Лика обняв колени сидела в ванне и смотрела на воду не чувствуя ее прикосновений к своему телу. Она спасалась, но не видела спасения. Внутри нее жила тревога и будоражила душу, отнимая аппетит, забирая сон. Девушка думала, что примет душ и все пройдет, но не тут-то было: словно наваждение, словно мания, сумасшествие, её одолевало волнение, и виделись твердые губы Вадима, его глаза с прохладой живительной для Лики, мертвой для других. В них был его мир, огромный как вселенная, прекрасный, как распускающиеся бутоны цветов, и он манил её, звал и… прятался, испуганный стремлением девушки, ее готовностью войти в него и остаться навсегда.

А она б осталась. И вымела паутину прошлых ошибок, пыль утрат и разочарований. Отполировала бы мечту и веру, вернув им былой блеск. Она бы спасла его, отдала свою душу по клетке, по атому, заменив омертвевшие от грубости мира ткани его души.

Вадим… — прошептали губы, смакуя имя, делая его привычным, домашним — своим. И как же иначе? Ведь она — это он. И пусть он — это она, всего на миг, короткий как вспышка в ночи, но Лике хватит ее света, чтоб дойти до следующей встречи, пусть через год, пусть через век или целую эпоху, длинную, как и час без него. Вадим…

Вадим встал очень рано не понимая, спал ли вообще. Прошел на кухню, где Вероника кормила завтраком детей и молча плюхнулся на табурет. Ярослав буркнул слова приветствия с набитым ртом и получил осуждающий взгляд матери. Вылез из-за стола, на ходу глотая чай, и вышел с кухни. Маша, решив, что Вадим встал так рано из-за нее, сидела, млея от радости, и не спуская восторженного взгляда с мужчины, жевала тост с сыром. Вера, хмуро наблюдая за дочерью, поставила турку на плиту и покосилась на Грекова:

— Что так рано поднялся?

— Не спалось, — буркнул он, и с трудом заставил себя посмотреть на Машу, копируя ее взгляд. Но удалось лишь на пару секунд — лицо искривилось от кислой гримасы, смазывая эффект. Машу перекосило в ответ, в попытке понять причину столь странной мимики.

— Голова болит? — осенило.

— Угу.

В кухню заглянул Егор, деловито объявив:

— Так, дочь, бегом, я опаздываю, — и увидел Вадима. Прошел в помещение, протянул ладонь для приветствия. — Ты что так рано? Восьми нет.

— Выспался.

— Родители, я смылся! — донеслось из коридора, следом хлопнула дверь: Ярослав отбыл в школу.

— Вадим, раз ты рано встал, может, тогда дождешься Лику, передашь ей список дел? Я бы хотела раньше уйти, чтоб пораньше вернуться, — попросила Вера, разливая кофе в три чашки: себе, гостю, мужу. — Или у тебя дела?

— Да, Вадим, ты куда-нибудь собрался? — подхватил Егор, располагаясь за столом и забыв, что спешил.

Мужчина отрицательно покачал головой.

— Хорошо. А то с ключами накладка получается. Я сегодня закажу на тебя комплект. Но этот день нужно будет как-то пережить. Чтоб не получилось, что ты на лестничной клетке лифт будешь сторожить.

— У Лики ключи есть?

Егор кивнул

— Тогда проблем нет, я ее дождусь, — бросил угрюмо, и принялся поглощать печенье.

— Что такой хмурый сегодня. Не выспался? — озадачился брат.

— Осенняя меланхолия, — процедил, глядя в чашку.

Маша вздохнула, подумав, что мужчина, наверное, расстроен, что она уходит в институт и полдня для них будут потеряны:

— У меня сегодня занятия до четырех…

Вадим кивнул, не глядя на нее. Принялся пить кофе.

Грековы отбыли всем составом, оставив гостя в пустой квартире наедине с собой. Улыбка, выдавленная им в пылу прощанья в прихожей, поблекла, слетела с лица, как только закрылась дверь за хозяевами.

Вадим сунул руки в карманы брюк, постоял, бодая хмурым взглядом поверхность входной двери и развернувшись побрел по квартире. Чем заняться до прихода Лики? Почитать?

Взгляд прошел по корешкам книг на полке.

А почему нет? Провел пальцем по ряду томов, вчитываясь в название и имена авторов на форзаце. К чему душа лежит? Суворов, Моруа, Кант… а может Дюма? Или русские народные сказки? Нет, — вздохнул: Настроение слишком отвратительное, не развеять его никакими сказками.

Направился в комнату Ярослава. Включил его чудо-музцентр, сделав звук на минимум, и сел в кресло. Прикрыл глаза ладонью, чтоб не видеть, развешенных по стенам как картины в выставочном зале, репродукций бригантин, сцен морских баталий. Он решил подремать. Но мысли, словно обрывки кинолент, монтировались в голове, образуя сумбурный коллаж, и гнали сон…

Егор тащит его домой. Вадим виснет на плече брата, не видит дороги, не хочет видеть. `Ира, Ирка'!! — бьется в голове, текут слезы по щекам…

— А-а!! Явился убивец!! Аспид!! Гаденыш такой!! — разоряется тетка. Лицо некрасивое, старое, уродливое в своем гневе.

— Тихо, теть, тихо, не сейчас, пожалуйста, — уговаривает ее замолчать Егор.

— А ты мне рот не затыкай! Не нужен мне здесь аспид такой!! Нет у меня племянника! Ишь, притащился! Что смотришь, глаза твои бесстыжие?!! Изурочил девку, паршивец?!

— Хватит!! — кричит Егор, идет в наступление на тетку, грудью выпихивая её из комнаты в коридор. Прикрывает дверь, и начинает глухо объяснять, что так нельзя, что нужно проявить терпение и понимание…

Вадиму все равно и на него, и на крики тетки, на его заботу, на ее ненависть. Все это проходит мимо него, не задевая. Потому что его нет, и нет мира, в котором он еще числится, лежит на диване и тупо разглядывает гантели на полу. Все это мираж, кошмар. И нужно заснуть, чтоб проснуться. И хорошо б — заснуть навсегда, потому что нет смысла просыпаться там, где нет Иры, а жизнь настолько жестока, что лишает человека единственной радости…

Он больше не существовал для тетки. Ни одного, не то, что доброго слова — обычного — у нее для него не было. Лишь крики, оскорбления, плевки. Вадим сидел в своей комнате черный от горя, небритый, голодный, и слушал, как тетка разоряется. Ее обвинения царапали душу, как алмаз по стеклу, но не было сил выслать ее вон из комнаты, заставить замолчать ни мольбой, ни грубостью. Он тупо смотрел в потолок, слушая теткины визги, и плакал.