Райдо Витич - Синдром синей бороды

— Полетела, — поправила блондинка. — В Швецию. Нафиг тебе там институт? Дядя я так поняла, не бедствует, прокормит молодую жену.

— Жену-то прокормит, — вздохнула Маша, искренне печалясь. — Да не меня. Родственник он мне, а значит… только родственник.

— Тайна зачатия лишь матерям известна.

— Да ну тебя!

— Не ханжи, — отмахнулась блондинка. — Расскажи лучше, он-то как к тебе?

— По-моему я ему нравлюсь, — кивнула подумав. — Во всяком случае, смотрит он на меня не как на племянницу, скорей как на женщину, с интересом. Обнимает, и даже поцеловать хотел…по-моему. А впрочем, ничего это не значит. За границей подобное поведение норма, там ко всему легко относятся. Что мечтать, да на пустом месте выдумывать? Ну, обнял, ну за руку иногда держит… колье подарил, и что?

— Да-а, — вздохнула Катерина, понимая, что аргументы действительно зыбкие, чтоб на них что-то серьезное планировать. — Но колье, уже что-то. Дядька уедет, оно останется.

— Лучше б наоборот, — фыркнула Маша.

— Не скажи, — хитро прищурилась девушка. — А печалится, брось. Узнать сначала надо, как он к подобным бракам относится. За границей нравы не такие строгие, как у нас. Авось, что и получится.

— Да меня родители съедят!

— Может и не успеют… до отъезда, а там тебе по шпиль Петропавловки на их недовольство будет. Ты о своем счастье думай, родители дело хорошее, но они свое пожили, а у тебя вся жизнь впереди. Своей головой думай.

— Ох, Катя, что у тебя в голове? Кошмар. Послушаешь — ничего святого нет!

— А ты мне еще проповедь почитай, монашка, тоже мне, святая мученица. Ну и сиди здесь, страдай на здоровье, потом за Славку замуж выйдешь и уедешь в какой-нибудь Тындрепупинск, будешь борщи варить, мужу носки стирать, детям сопли вытирать. И вопрошать: и-хде ты моя молодость? А нет ее, сама профыркала. Нравится перспектива — давай, работай. Я тебе еще пару мыслишек подкину о грехе кровосмешения, и о `гнусной' жизни обеспеченной любимой женщины. Действительно, нормальный мужик под боком, весь такой элегантный и богатый до омерзения иностранец — фу — или наш, рассейский парнишка с ветром в голове, мышью за пазухой и светлой перспективой алкоголизма в руке! Вот он герой романа! Наш, родненький… зато не родной. Ха! Так в этом-то и соль!

— Да хватит тебе иронизировать, — скривилась Маша, осуждающе. Катя к ней качнулась:

— Не нравится, да? Тогда что как Офелия, блин? Нравится Вадим — бери, а мораль и церковные постулаты почтой неимущим отправь. Тебя шанс выпал! А он как в песне: `не получка и не аванс'! Пришел к тебе, а ты? `Пардону просим, но на кровосмешение мы никак не согласные'! — скривилась презрительно, сверкая глазами от возмущения. — Жалеть, Машка будешь! Вот придешь ко мне, по счастью загубленному плакаться, я тебе дуре и носового платка не дам!

— Что ж тебя так разозлило? — удивилась Маша.

— Глупость твоя непрошибаемая! И эгоизм! Я может, тоже дяденьку иноземца хочу. У родственника-то твоего, наверное, все знакомые как войско Черномора — на подбор. И я вроде Богом не обижена, подберу какого-нибудь банкира заволященького.

— Слушаю тебя и просто в осадок выпадаю, — качнула головой Грекова. — С головой у тебя, Кать, точно — плохо, а с моралью, в принципе — никак.

— Вот и сиди со своей моралью, правильная, но для счастья загубленная. А я и без нее как-нибудь проживу. Целее буду, — буркнула блондинка обиженно. Отодвинулась и тетрадь раскрыла.

— Меня Вадим сегодня в институт провожал… и встретить обещал, — протянула Маша.

— Вот! — хлопнула ладонью по тетради Рябинина. — А я что говорю? Ему, поди, плевать, что родственник, а ты? `Ой-ах'!..

— Рябинина! — прервал ее Радянский. — Что вы так бурно обсуждаете?

— Химию, Вячеслав Юрьич, — проблеяла Катерина, скромно потупив глазки.

— Тогда повторите последнее из мной сказанного….

— Вот и все, малыш, — сказал Вадим, забрасывая объемный пакет с дубленкой на заднее сиденье. — Дела закончились, мы свободны. Предлагаю пообедать. Ты как?

— Положительно, — кивнула с улыбкой.

— За-ме-чательно, — кивнул и Вадим, выруливая со стоянки.

— Я знаю недорогое кафе.

— Недорогое?… Малыш, давай забудем о дорогом и недорогом. Предоставь выбор мне, хорошо?

— Извини, но ты привык к ресторанам, а я… Нет, лучше высади меня у метро, вот здесь. Я домой поеду. Вадим!

Мужчина рассмеялся:

— Лика, девочка моя, что ж ты из машины выпрыгнуть норовишь? И зачем тебе метро? Скажи куда, я отвезу. Через… обед. В том заведении, что выберу я.

— Нет, Вадим, я не хочу есть.

— А я — да.

Лика сникла не в силах противиться мужчине, и, понимая, что привезет он ее в какой-нибудь шикарный ресторан с помпезной обстановкой, и будет она себя чувствовать чучелом, под насмешливыми взглядами официантов давится пищей.

Вадим провел по ее волосам, успокаивая:

— Привыкай к нормальным заведениям.

— Угу, — вздохнула девушка, но хоть бы слово поперек сказала. Грекову все больше нравилось, что она послушная, безответная и доверчивая. Наелся он уже саблезубыми стервочками — сыт их кривляньями, фальшивыми ужимками, эмансипированными взглядами на жизнь. Женщина должна оставаться женщиной, чтоб и мужчина оставался мужчиной и чувствовал себя соответственно — ответственным. И если из всех нормальных женщин остались вот такие `ненормальные', то ему нет дела до свихнувшегося мира! Он найдет силы и возможности украсть из него Лику и сохранить для себя. Пока — любовницей. Податливой ласковой малышкой…

Вадима бросило в жар от воспоминаний о ее теле, ласках. Он покосился на девушку и завладел ее рукой: моя. Послать бы весь мир к чертям, вместе с обедом, делами, и вновь оказаться в постели с Ликой, трогательной женщиной — ребенком. Его женщиной.

— Ты моя? — спросил, скрывая шутливым тоном серьезность вопроса. И невольно напрягся, ожидая ответ.

— Да.

— Только моя?

Лика улыбнулась и потерлась лбом о его руку:

— Странный вопрос.

— Поясни: в чем странность?

— Всецело человек принадлежит лишь Богу.

— Бог на небе, малыш, а мы на земле.

— Но его законы никто не отменял.

— Да, но кто последний их применял? Назови хоть одного, кто помнит о них?

— Святые отцы.

— Священники? — хмыкнул. — Не хочу тебя разочаровывать, но с одним `святым' знаком близко, и ответственно заявляю — большего грешника не встречал.

— Мы не в праве судить людей, мы вправе лишь судить себя и не грешить…

— Подставлять правую щеку, если ударили по левой? — посерьезнел мужчина.

— Да. Если так угодно Богу…

— Лика, когда тебя насиловали отморозки, это тоже было угодно Богу…

Девушка побелев, вырвала свою руку из ладони Вадима, отпрянула, вжалась в дверцу, грозя ее вынести и вывалится.