Олег Игнатьев - Магия крови

Остановившись у перекрестка, он пропустил поток машин, разбрызгивавших слякотную грязь, перешел улицу и направился к остановке автобуса. Можно было взять такси, но отчего-то потянуло к людям. В толчею и сутолоку.

Когда подошла «двойка», следовавшая по пятому маршруту, он втиснулся на заднюю площадку, и через некоторое время его оттеснили в середину салона. Стоять там было неудобно, как раз напротив дверей, и он пробрался поближе к кабине водителя.

На подъеме автобус задымил, остановился. Шофер, хлопнув дверцей, побежал в хвост автобуса. Потом он бессчетное количество раз стукал дверцей, обегал свой «керогаз», снова запрыгивал в него, выясняя взаимоотношения матери завгара и масляного фильтра, гулко громыхал, копаясь в моторе, снова хлопал дверцей… Пассажиры галдели и обзывали проносящиеся мимо черные «волги» проклятыми «бугровозами», угрожающе ворча на тех, кто в этих быстрых лакированных машинах возвращается домой: их бы в переполненном автобусе помять…

Наконец мотор завелся, и всех повалило назад. Автобус тронулся. Привыкший к пересудам городского люда, Климов молча держался за верхний поручень, оставляющий металлический налет на рукавах и на ладонях, и смотрел то в забрызганное мутное окно, то на девчушку лет пятнадцати — из молодых, да ранних. Курточка ее мокро блестела, обвисла на плечах, и он, довольно долго поджидавший пятый номер под дождем, вспомнил, как эта пигалица больно пихнула его локотком, вскочила в дверь и скоренько пробилась к пустовавшему месту. Умостившись, она сразу же взялась за чтиво. Сосредоточенно и углубленно. Невольно подчиняясь этой ее напористой сосредоточенности, сам «пьяница по книжкам», как его в шутку дразнила жена, Климов напряг зрение и постарался разобрать невнятную школьную скоропись, какой была исписана толстая тетрадь, лежавшая на коленях девчушки. Буковки тесно припадали друг к дружке, как пассажиры автобуса, когда водитель резко отпускал педаль сцепления. Строчки меленькие, разобрать их было трудно, к тому же тетрадь, прошитая обыкновенной рыболовной леской, ревностно прикрывалась фирменным пакетом «СУПЕР ПЕРРИС». Надо думать, от дурного глаза. И все же он вчитался в убористо-дремучие каракули, смог разобрать часть текста: «Джим прижал ее к себе, и она ощутила устремленное к ней крепкое мужское тело. Ее ноги сами…»

Акселератка — чувствительная дева! — ощутила посторонний взгляд, скользнувший по ее руке, свалила пакет на тетрадку и свернула ее в трубку, как фотолюбители сворачивают пленку в рукавах пальто. Проделав это быстро и привычно, она натянула на уши вязаную шапочку и горестно-стыдяще подавила вздох: ну что за люди! Так и пялят свои зенки, так и пялят…

Климов отвел взгляд. Судя по прочитанному, в школе переписывались те же тексты, что и в его время. Он сразу вспомнил, как в восьмом классе девчонки передавали по цепочке на уроках толстую затрепанную книгу без обложки и что-то лихорадочно выписывали из нее. Книга была загнута на трех страницах, где темнели жирные пятна и подчеркнуто вещали строки: «Джим был тяжел, и доски были жесткими». И все в таком роде. Климову захотелось поближе познакомиться с этим самым Джимом, и он перехватил у одноклассниц их талмуд, за что и был на переменке хищно исцарапан. Женские тайны всегда оплачивались кровью, и Климов попал в число несносных должников. До этого он и не думал, что за все надо платить. Ну, за продукты, за квартиру, за проезд в автобусе — понятно: люди зарабатывают, чтобы отдавать. И он когда-то станет взрослым и будет покупать все что захочется! В кармане — целая зарплата, а не жалкие десять копеек, что мать дает на школьные обеды. Размер зарплаты понимался смутно, как нечто эфемерное, как циферка с нулями, и если цифры не проглядывались, нули оставались. Словно выведены были очень стойкими секретными чернилами, которые не выгорают, как «выгорела» единица в дневнике, начертанная историчкой за его неслыханную дерзость: он усомнился в ее умственных способностях. А дело было так. Бесились, как всегда, на перемене, в коридоре. Вдруг — учительница! «Стоп, как были в куче, так и оставайтесь, — зашептал им Климов. — Сейчас я вам загадку загадаю: «а» и «б» сидели на трубе — «а» уехал за границу, «б» заболел и лег в больницу, что осталось на трубе?» Ребята наморщили носы, конопатые мордахи их стали серьезные-серьезные… Тут к ним и подплыла вобла: «Что это вы вдруг притихли?» — «Думаем», — прогундосил вечный двоечник Горелов и подвигал ушами. Климов хихикнул. У исторички задрожали крылья носа. Она панически боялась ребячьих подвохов, смеха за спиной, да и вообще она всегда боялась. А тут пересилила страх, полюбопытствовала: «И о чем же, если не секрет?» — «Об одной загадке», — важно протянул Горелов. «О какой?» — историчка мнила себя шибко проницательной, и Климов повторил загадку.

— Что осталось на трубе?

— А ничего! — блеснул интеллектом Горелов, и проницательная историчка поддержала его быструю реакцию.

— Конечно, ничего. Загадка эта на сообразительность. Играйте, мальчики.

Милостиво разрешив играть, она уже хотела удалиться, но Климов едко уточнил:

— А вот и нет!

И свел зрачки поближе к переносице. Рожа получилась дебильной, и пацаны сломались в хохоте.

— Что-то да осталось!

— Что? — опешил Горелов, съезжая с вершины мнимой славы, как по перилам. — Что осталось? Ты нас идиотами считаешь?

Историчка, эта сухая вобла, не успевшая покинуть их, почувствовала в отрицательном ответе злобную издевку над собой и испепелила Климова горящим взором:

— У него и шутки идиотские, Горелов, как и он сам!

Обида захлестнула, затянула свою петлю на внезапно запершившем горле. Ну за что? За что так незаслуженно и подло? Ощущение было таким болезненным, точно слова, брошенные учительницей ему в лицо, были выбиты на камне.

Впечатлительность нас делает ранимыми.

Оскорбить только за то, что догадаться не сумели? Но ведь осталось на трубе, осталось «б»! Правильно, «б» заболел, но ведь лег-то в больницу «и»! «Б» заболел, «и» лег в больницу. Проще простого. Надо было не спешить, подумать чуточку, посомневаться в «правильном» ответе, вот и все.

— Сами вы, вы! — задохнулся Климов и в упор посмотрел на историчку. Та дернулась, как будто он ее ударил, ворвалась в класс, вкатила ему «кол» в дневник и выгнала из школы: «Без родителей не приходи…»

Автобус дергало, и думалось урывками.

Как он тогда не остался на второй год, он не помнил, но зато усвоил на всю жизнь, что сомневается лишь тот, кто нуждается в истине.

Учительница не нуждалась.

А может, она искренне считала меня идиотом? Ведь школу называли по старинке «дефективной». Когда-то в ней располагались классы для неполноценных, слаборазвитых детей. Потом для умственно отсталых отгрохали громадный интернат типа института, а в школе провели ремонт. Фасад ее сиял, как новая копеечка, и номер крупно написали, и вывеску приколотили: «Городская средняя общеобразовательная школа № 3». И все же ее еще долго называли «дефективной».