Марио Пьюзо - Арена мрака

Наконец они увидели, как от ангаров к взлетной полосе помчался джип. Они подошли к самолету в тот самый момент, когда джип, обогнув хвостовое оперение, остановился около трапа.

Из джипа показались Вольф, Урсула и отец Урсулы, который тотчас стал быстро выгружать тяжелые баулы. Вольф весело улыбнулся друзьям.

– Спасибо, ребята, что пришли проститься со мной! – сказал он и пожал обоим руки, а потом представил их отцу. С Урсулой они уже были знакомы.

Пропеллеры гнали потоки воздуха, заглушавшего их слова. Старик подошел к самолету, провел ладонью по его серому телу и, словно голодный зверь, крадучись стал обходить самолет сзади.

Эдди Кэссин шутливо спросил у Вольфа:

– Он что, хочет улизнуть зайцем?

Вольф засмеялся и ответил:

– Да он не смог тайком пробраться на «Куин Элизабет»!

Урсула не поняла юмора. Она пристально наблюдала, как багаж вносят в самолет, потом взяла Вольфа за руку.

Вольф еще раз протянул руку Моске и Эдди и сказал:

– Ну ладно, бывайте, ребята. Здорово мне с вами было, ей-богу. Когда приедете в Штаты, найдите меня. Эдди, у тебя же есть мой адрес.

– Само собой, – холодно сказал Эдди.

Вольф посмотрел Моске прямо в глаза и сказал:

– Удачи, Уолтер. Жаль, что то наше дельце не выгорело, но теперь я думаю, ты был прав.

Моска улыбнулся и сказал:

– Удачи, Вольф.

Вольф задумался и после недолгого молчания добавил:

– Последний совет. Не тяни с отъездом отсюда, Уолтер. Возвращайся в Штаты как можно скорее. Вот и все, что я хочу тебе пожелать.

Моска снова улыбнулся:

– Спасибо, Вольф, я постараюсь.

Из– за фюзеляжа показался отец Урсулы. Он подошел к Вольфу с распростертыми объятиями.

– Вольфганг! Вольфганг! – с чувством вскричал он. – Ты же не забудешь обо мне, Вольфганг?

Не оставишь меня тут? – Старик едва не плакал.

Вольф похлопал толстяка по плечу, и тот обнял его. – Ты мне теперь как сын, – произнес старик плаксиво. – Мне тебя будет очень не хватать.

Моска видел, что Вольфу это все действует на нервы: он, видимо, только и мечтал поскорее оказаться в самолете.

Отец обнял Урсулу. Он уже рыдал в голос:

– Урсула, доченька моя! Доченька моя! Ты единственное, что у меня осталось в жизни, ты же не забудешь папу, ты же не оставишь его одного умирать в этой ужасной стране? Нет, моя маленькая Урсула не сделает этого!

Дочка поцеловала его и ласково промурлыкала:

– Папа, не расстраивайся так. Как только я выправлю бумаги, ты приедешь к нам. Пожалуйста, не расстраивайся.

У Вольфа на лице застыла натужная улыбка.

Он тронул Урсулу за плечо и сказал ей по-немецки:

– Ну, пора.

Толстый старик испустил вопль:

– Урсула! Урсула!

Но девушка теперь уже и сама потеряла терпение: ее рассердило столь неподходящее проявление горя по поводу свалившегося на нее счастья.

Она вырвалась из цепких рук старика-отца и бросилась по трапу в самолет.

Вольф взял старика за руку.

– Вы расстроили ее. Но я вам обещаю: вы уедете отсюда и проведете остаток своих дней в Америке с дочерью и внуком. Вот моя рука.

Старик склонил голову.

– Ты добр, Вольфганг, ты очень добр.

Вольф смущенно помахал Моске и Эдди и торопливо взбежал по трапу.

В иллюминаторе появилось лицо Урсулы, которая сквозь грязное стекло махала отцу. Он снова заплакал и стал махать ей большим белым платком. Взревели двигатели. Бригада наземного обслуживания откатила трап в сторону. Большое серебристое тело самолета дернулось и медленно двинулось по бетонному полю. Самолет медленно повернул, чуть качнув крыльями, побежал прочь и вдруг, словно нехотя преодолевая сопротивление какой-то невидимой злой силы, оторвался от земли и взлетел в мрачное осеннее небо.

Моска смотрел на самолет, пока тот не скрылся в выси.

Эдди Кэссин процедил:

– Задание выполнено, еще один счастливчик покидает Европу. – В его голосе слышалась горечь.

Все трое молча смотрели в небо, и по мере того, как солнце выплывало из осенних туч и заваливалось за горизонт, их три тени постепенно сливались в одну гигантскую тень. Моска взглянул на старика, который никогда не выберется из Германии и не увидит родную дочь. Его широкое мясистое лицо было обращено к пустому небу, словно он искал там какой-то знак надежды или обещания. Потом его маленькие глазки-щелочки остановились на Моске, и он произнес с ненавистью и отчаянием:

– Ах, друзья мои, вот и все!

Моска опустил кусок полотна в таз с кипятком и, хорошо отжав, положил горячую ткань на лицо Гелле. Она лежала на диване, плача от боли. Щека у нее сильно опухла, лицо перекосило на одну сторону, уродливо исказив линию губ, левый глаз заплыл. В кресле у дивана сидела фрау Заундерс с ребенком на руках, наклонив бутылочку с соской, чтобы младенцу было легко сосать.

Меняя компрессы, Моска успокаивал Геллу:

– Будем ставить компрессы пару дней, а там все пройдет. Только лежи, не шевелись.

К вечеру опухоль чуть опала. Ребенок начал плакать, Гелла села и потянулась к нему. Она сняла с лица компресс и сказала Моске:

– Я больше не могу.

Она взяла у фрау Заундерс ребенка, приложила его головку к здоровой щеке и стала тихо напевать: «Бедный мой малыш, мама не может тебя покормить». И потом неверными руками с помощью фрау Заундерс стала менять пеленки.

Моска молча смотрел. Он видел, что из-за непрестанной боли и бессонницы, мучившей Геллу всю неделю, она совсем обессилела. Врачи в немецком госпитале сказали, что ее заболевание не слишком серьезно, чтобы ей прописывать пенициллин, Он только и надеялся на то, что Йерген сегодня в полночь принесет наконец обещанные лекарства. Уже два раза Йерген его подводил.

Гелла запеленала ребенка, и Моска взял его на руки. Он баюкал малыша на руках, а Гелла силилась улыбнуться. В глазах у нее опять стояли слезы, и она отвернулась к стене. Она начала коротко всхлипывать, не в силах выдержать боль.

Моска крепился сколько мог, потом положил малыша обратно в коляску.

– Пойду схожу к Йергену, узнаю, достал ли он лекарства, – сказал он.

До полуночи было еще далеко, но черт с ним.

А вдруг он застанет Йергена дома? Было около восьми, немцы в это время обычно ужинают. Он наклонился поцеловать Геллу.

– Постараюсь вернуться поскорее, – сказал он ей на прощанье.

На Курфюрстеналлее чувствовалось холодное дыхание зимы. В сумерках он слышал шорох опавших листьев: ветер разносил их по всему городу.

Он сел на трамвай и доехал до церкви, где жил Йерген. Боковой вход в церковный дворик был открыт. Он взбежал по ступенькам и, остановившись перед дверью в стене, громко постучал. Моска ждал довольно долго, но за дверью было тихо.

Он стучал и стучал, надеясь угадать комбинацию условных стуков – вдруг дочка Йергена примет его за отца и впустит в дом. Звать ее через дверь он не стал. Он подождал еще какое-то время, и вдруг до его слуха донесся какой-то странный звук – монотонный и пронзительный, похожий на звериный вой. Он понял, что за дверью стоит девочка и тоненько плачет. Перепуганная насмерть, она, конечно же не откроет. Он спустился вниз и стал поджидать Йергена.