Николай Гейнце - В тине адвокатуры

Она спокойно взяла ключ и опустила его в карман.

— Куда же я уйду? — задала она вопрос.

Он стал в тупик. Эта простая мысль не приходила ему в голову. Он почувствовал, что у него из под ног ускользает почва. Задуманный план рушился. Он глядел на ее с видом утопающего, которому не за что ухватиться. Она поняла его.

— Мне надо поехать в Т. ранее, тем более, что для этого есть прекрасный предлог. Баронесса Фальк, каждую зиму бывая в Москве, заезжала к нам и приглашала меня гостить к ней. Я могу теперь сделать ей это удовольствие.

Он схватил ее обе руки и покрыл их горячими поцелуями.

— Ты умнее всех женщин на свете! — восторженно повторял он. — Это гениальная мысль!

Она самодовольно улыбнулась.

— Значит, ты по телеграмме княгини встретишь ее на вокзале, сделаешь все то, что я говорил, и возвратишься в губернаторский дом.

— А ты? — перебила его она.

— Я выеду вслед за княгиней с тем поездом, который приходит в Т. утром, сойду на предпоследней станции и проеду на лошадях в пригородный монастырь. Ты велишь разбудить себя у Фальк пораньше и поедешь туда к обедне. Я буду тебя ждать в маленькой рощице на берегу озера. Там ты отдашь мне бумагу и ключ. Пузырек же оставишь на столе у постели княгини. Поняла?

— Поняла.

— Оттуда я возвращусь на станцию и прибуду в Т. с вечерним поездом, а ты вернешься после обедни к Фальк.

Она задумалась.

— Но ведь это страшно рискованно, можно попасться! — произнесла она.

В голосе ее было слышно колебание.

— Ничуть! В виду почти постоянного запустения в этой гостинице, попасться во время совершения самого дела нет ни малейшей вероятности. Когда же на другой день в запертом номере найдут княгиню отравившуюся в постеле, с ключом от номера под подушкой, то не может быть никакого сомнения, что все следователи мира признают самоубийство. Будет даже и причина — это растрата ею опекунских денег.

Она молчала.

— Едва ли кто-нибудь придумает умнее того, что придумали мы с тобой, — начал он снова. — Именно с тобой, так как главная часть плана, которая ускользнула от меня и без которой он весь мог рушиться, всецело принадлежит тебе. Что же ты молчишь, ты согласна?

— Да, согласна! — холодно и просто отвечала она.

— Потом мы укатим заграницу, — весело добавил он.

Таким образом третий и последний заговор между этими двумя людьми состоялся.

Через три недели первая часть плана, составленного Гиршфельдом и княжной, осуществилась. Маргарита Дмитриевна уехала в Т. Она сообщила об этом своем намерении княгине при Николае Леопольдовиче.

— Вот и отлично, — заметила она, — а то мы очень нелюбезны относительно баронессы. Я сама проездом в Шестово заверну в Т., сделаю ей визит и кстати захвачу тебя с собой в деревню. Ведь ты, надеюсь, не откажешься разделить нынешним летом мое затворничество?

— Напротив, мне очень хочется в деревню, подышать чистым воздухом, а то этот пыльный парк мне надоел.

— Вы собираетесь затворничать, княгиня? — усмехнулся Гиршфельд. — Мне очень жаль.

— Вам? — обратилась она к нему.

— Я собирался погостить у вас и думал повеселиться на ваших деревенских праздниках.

— Я всегда буду рада видеть своих добрых знакомых.

— О, в таком случае я покоен, таких добрых знакомых, как я, соберется целый дом и ваше затворничество превратится в ряд празднеств.

Княгиня улыбнулась.

Сборы княжны были недолги.

— Вы мне, конечно, телеграфируете о выезде, — обратилась она к тетке при прощаньи, — я приеду вас встретить на станцию.

— Непременно, непременно!

— Вы намерены остановиться тоже у Фальк?

— Нет, я остановлюсь в гостинице, к чему стеснять себя и их.

На губах Маргариты Дмитриевны появилась довольная улыбка, Гиршфельд ждал ее на Рязанском вокзале и напутствовал советами и указаниями. Проводив ее, он отправился к Зинаиде Павловне. Было около десяти часов вечера.

— Я свободен целый вечер и решил посвятить его тебе, если ты располагаешь остаться дома, — сказал он, войдя в ее будуар.

— Конечно, я располагаю и очень рада! — оживилась она. — Будешь пить чай?

— Пожалуй.

Княгиня позвонила и приказала подать чаю.

За чаем он старался превзойти даже ее в нежности.

Она сияла.

— У меня будет к тебе большая, большая просьба, — обратился он к ней.

— Какая?

В голосе ее послышались тревожные нотки.

Это не ускользнуло от его внимания, он улыбнулся.

— Освободи меня от твоих и личных, и опекунских дел, пусть я останусь для света твоим добрым знакомым, для тебя же по-прежнему боготворящим тебя человеком.

— Почему у тебя явилась такая мысль и что привело тебя к такому решению? — окинула она его пытливым взглядом.

— Безграничная любовь к тебе, моя дорогая!

Он, расхаживавший до тех пор по комнате, подсел к ней на кушетку.

Она глядела на него вопросительно.

— За последнее время я заметил, — прости меня, моя ненаглядная, — я буду говорить правду, что эти дела, эти денежные расчеты омрачают даже те светлые для меня, по крайней мере, минуты, когда мы бываем одни, что ты из-за них переменилась ко мне. Я боюсь, что они в конец погубят мое, я даже не смею сказать «наше», счастье.

— Ты ошибаешься! — вспыхнула она, но не выдержала его взгляда и потупилась.

Она должна была сознаться, что он прав.

— Пусть так, — продолжал он, — дай Бог, чтобы я ошибался, но в наших дорогих для меня отношениях я не желал бы и этого. Я не хочу, чтобы даже ошибочные мысли омрачали их.

— Значит, ты отказываешься быть моим поверенным?

— Да, но я не перестану быть для тебя тем, что я есть — другом, советником. Я хочу лишь устранить между нами всякие денежные расчеты.

— Но ты обещал, поправить… мои дела… — робко, чуть слышно проговорила она.

— Они поправлены. Неужели ты думаешь, что иначе я решился бы отказаться от их ведение? — смело и прямо поглядел он ей в глаза.

— Ты не шутишь? — с нескрываемою радостью спросила княгиня.

— Я никогда не шучу в делах. Разрешенная тобой спекуляция с капиталом твоего сына была очень счастлива, купленные мною на его деньги бумаги поднялись в цене; я, кроме того, за последнее время счастливо играл на бирже. Подведя сегодня утром итоги, я могу сообщить тебе, что не только весь капитал и доходы князя Владимира в целости, но я имею полную возможность возвратить тебе те триста две тысячи, которые ты потеряла по моей оплошности на акциях Ссудно-коммерческого банка и пятьдесят тысяч, заплаченные тобою за меня Маргарите Дмитриевне.

Княгиня смотрела на него нежным, благородным взглядом.

— Капитал и доходы князя, — говорил, между тем, он, — ты, обратив в государственные бумаги, сдашь от греха в дворянскую опеку. На проценты же с твоего капитала, помещенного мною в верных бумагах, будешь жить совершенно спокойно. Эти проценты составят ежегодный доход в тридцать тысяч. Я думаю довольно?