Николай Гейнце - В тине адвокатуры

Никита, полной кличкой Никита Лаврентьев, по прозвищу Ерш, был крестьянин деревни, расположенной на другом берегу этого озера. Прозвище Ерша он получил вследствие всегда всколоченной фигуры, страсти к рыбной ловле и вспыльчивого характера.

Услыхав приказание мужа, Матрена Семеновна тотчас встала и вышла из комнаты. За нею разбрелись по углам и остальные домочадцы, окончившие чаепитие.

Петухов поближе пересел к самовару.

— Николаю Ильичу! Чай да сахар!.. — раздалось приветствие; в дверях, с поклоном, показалась неуклюжая фигура Никиты.

— Другу! Садись, чайком побалуешься!

Никита уселся.

— Признаться, касательно чая — былое дело. Да и ничего, пополоскаюсь — чай на чай не палка на палку… Как можешь? Все ли с добром?.. — сказал Никита, принимая из руки Николая Ильича стакан чая.

— Благодарствуй… Каким тебя ветром в Белокаменную занесло и давно ли?

— Вечером приехал, а завтра восвояси; нашему рыболовному генералу снасти привозил: летом разов пять наезжал, у меня хоронил, ну, а теперь, вестимо, октябрь на дворе, — отписал привезти.

В это время Марья Семеновна внесла на подносе графин с водкой и две рюмки, холодную вареную говядину, нарезанную мелкими кусочками, на одной тарелке, черный хлеб на другой, и все это поставила на стол перед собеседниками.

— Ну, как ловля нынешним летом? — спросил Николай Ильич, наполнив рюмки и чокаясь с Никитой.

Оба выпили.

— Нечего Бога гневить, ловили изрядно!.. — отвечал Никита, дожевывая закуску.

— Не привелось мне побывать в наших местах.

— Ой ли, разве не был? — подозрительно посмотрев на него, спросил Никита.

— Нет!.. А что?

— Погрешил я, значит, летом на тебя…

— Аль двойник привиделся?..

— Двойник, не двойник, а только было это, как бы те не соврать, в апреле; иду это я утречком от обедни, — глядь из рощи, что у озера, барин выходит, твой благоприятель…

— Кто такой?

— Да вот прошлым летом ты с ним приезжал… еще у него удочку карась утащил…

— Николай Леопольдович?

— Он и есть! Николай, а по отчеству язык сломаешь.

Петухов при этом неожиданном известии навострил уши.

— Ну и что же? Говорил ты с ним?

— Какой! Я ему закричал «барин»!.. А он, куда тебя, оглянулся и ну улепетывать.

— Не ошибся?

— Не слепой! Я и погрешил на тебя: И Николай, думаю, Ильич здесь поблизости, да может чем изобиделся, и от моих ворот поворот.

— Нет, чем изобидиться, я тобой доволен, — заметил тот, снова наполняя рюмки. — Я не был.

— Теперь верю; говорю — погрешил.

— Да когда же это было?

— Говорю, в апреле! Тут вскорости еще, да почитай в тот же день, в городе, в гостинице, племянница тетку отравила. Княжна какая-то, сказывали.

— Шестова?

— Кажись так! Она, баяли, в монастыре за обедней в тот день была.

— А!!! — только мог сказать пораженный этой новостью Николай Ильич.

Беседа затем пошла своим чередом; слышались только рыболовные термины, шли рассказы об удачном и неудачном уженьи.

Графинчик был окончен, и Николай Ильич, оставив своего гостя ночевать на кухне, удалился в свой кабинет.

Несмотря на усталость от проведенного в беготне по городу дня и на выпитую в изрядном количестве водку, Петухов не мог заснуть. Сообщение Никиты Лаврентьева о встрече им Гиршфельда у монастырской рощи близ Т. после обедни, в день обнаружения преступления княжны Маргариты Шестовой, положительно жгло ему мозг. Он репортерским чутьем догадывался, что в этом обстоятельстве есть нечто очень важное.

Сбросив халат и юркнув под ватное, сшитое из ситцевых лоскуток одеяло, он потушил свечку и начал соображать. Он внимательно следил за газетными известиями о деле княжны Маргариты, так как знал отношение к ней своего благоприятеля — Николая Леопольдовича, для которого обделывал разные делишки среди купечества, и чуял его косвенное участие в этом деле, но ухватиться за малейшее доказательство не мог.

— Чисто сделано! — не раз со злобным восторгом повторял он, внимательно читая корреспонденции из Т. — Иголочки не подточить!

Вдруг, теперь, совершенно случайно, являлось доказательство, в день по его совершения у обедни в монастырской церкви, — припомнил Николай Ильич.

Он знал это из печатного обвинительного акта.

Но из того же обвинительного акта, а именно из приведенного в нем показания Гиршфельда, он помнил что последний, по его собственным словам, был задержан делами в Москве, и прибыл в Т. только с вечерним поездом, когда уже княжна со-зналсь и была арестована.

Несомненно, что он лгал в этом показании, а виделся с княжной утром около монастыря, но счел необходимым скрыть это свидание, что исполнил очень искусно, поручив кому-нибудь отправить из Москвы в Т. княгине Зинаиде Павловне телеграмму, полученную утром в гостинице «Гранд-Отель», уже после своего отъезда из Белокаменной. Значит он знал, что совершится преступление и был, следовательно, его соучастником. Иного вывода сделать было нельзя. Показание Никиты Ерша, вместе с показаниями его, Петухова, об отношениях Гиршфельда с осужденной молчаливой княжной, может не только запутать Николая Леопольдовича в неприятное для него дело, но даже привести его на скамью подсудимых и, смотря по ведению следствия, совершенно погубить. Внимательно, как уже мы сказали, следя за известиями о деле об отравлении княгини Шестовой ее племянницей, Николай Ильич, преследовал одну мысль, найти в нем хотя бы малейший намек на участие Гиршфельда и, опираясь на знание его отношений к подсудимой, сорвать с последнего денежный куш и начать на него издание собственной газеты, что было уже несколько лет заветною мечтою Петухова. Увы, такого намека в деле он, как мы видели, до беседы с Никитой, не находил. Теперь — дело другое.

— Приготовьтесь г. Гиршфельд раскошелиться… — радостно несколько раз повторил он, обсудив всесторонне важность принесенного Никитой известия, и заснул сном счастливого человека, твердо верующего в свою звезду.

Всю ночь снился ему милый его сердцу газетный лист, под которым красовалась подпись: Редактор-издатель Н. И. Петухов.

На другой день в девять часов утра Николай Ильич подходил своей плавной походкой к роскошному небольшому домику-особняку, изящной архитектуры, с лепными художественными украшениями по фасаду, зеркальными окнами в одно стекло и шикарным подъездом. Дом этот находился на одной из улиц, выходящих на Арбатскую площадь, и принадлежал присяжному поверенному Николаю Леопольдовичу Гиршфельду. Смело нажал Петухов пуговку электрического звонка, и по лицу его разлилсь даже довольная улыбка от этой смелости.

«Знай наших!» — как бы говорила вся его непрезентабельная внешность.