Михаил Гребенюк - Машина путает след. Дневник следователя. Последняя встреча. Повести

— Мда-а, у осла — губа не дура, — усмехнулся низколобый.

— Брысь под лавку, сволочь!!

Я и Курбанов сделали вид, что ничего не слышали. Перекинувшись несколькими словами с арестованными, мы вышли из камеры.

Вечер.

Начинается дождь. Осторожно простукав крышу и стекла окон, он запрыгал по улице, взрывая на дороге пыль. Перемена погоды радует меня. В дождь всегда чувствуешь себя бодрее, приходят в голову удивительные мысли…

Я стою перед зеркалом в ночном халате и любуюсь собой. У меня продолговатое смуглое лицо, большие голубые глаза и прямой немного вздернутый нос. Я улыбаюсь краями губ и прищуриваю один глаз, считая, что это мне ужасно идет.

— Наталья Федоровна Бельская? — слышу я голос совести.

— Да, — отвечает мое отражение.

— Что вы чувствуете, когда думаете о Борисе?

— Не знаю

— Вы его любите?

— Я его ненавижу!

— Что вы сделаете, если он снова встретится на вашем пути?

— Задержу!

— Это опасно.

— Ну и что же?..

Значит, решено окончательно? Борис — мой враг! Встретившись с ним, я не струшу, как струсила три дня назад?

Все-таки, как чертовски хорошо, когда ты… живешь, когда знаешь, что у тебя есть друзья и товарищи, что ты, так же, как и они, любишь и мечтаешь, что мир, который окружает тебя, в котором ты учишься творить и побеждать, принадлежит тебе!..

…Дождь усиливается. Он заглушает гул города. За окном висит серый занавес, разорванный мутными пятнами уличных фонарей. Я стою у книжного шкафа, поглощенная стройными. мыслями, пришедшими ко мне впервые за эти бессонные ночи. Я думаю о новых днях, которые мне предстоит провести среди рискующих жизнью ради жизни наших людей; думаю о том времени, когда сумею, так же как и Зайко и Розыков, бороться с теми, кто однажды отняв у меня любовь, сделал Бориса моим врагом.

Передо мной лежит пожелтевшая от времени записная книжка. Я перелистываю ее страницы, исписанные мелким скупым почерком. Потом, закурив, долго сижу на балконе, глядя на площадь, по которой, словно муравьи, снуют люди. Мне хочется встать и пойти к ним. В сутолоке и шуме быстрее забывается горе.

Раннее утро. Солнце, поднявшись над зданием педагогического института, залило зелень, окружившую памятник Фрунзе, желтым слепящим светом. Троллейбусы и автобусы, переполненные горожанами, неторопливо плывут по улице. В воздухе висит тихий деловой гул, похожий на шум большого улья. Легкий ветер играет молодой листвой деревьев, разбросанных внизу около дома. Асфальт, только что политый водой, блестя, уходит в обе стороны широкой зеркальной лентой.

Не могу сказать, сколько времени я просидел в это утро один на балконе, не в силах отогнать от себя воспоминания, Я думал о Наташе Бельской. Снова она приходила ко мне — по-прежнему красивая и удивительная… На ее губах дрожала ласковая улыбка, в глазах горел упрек: мне казалось, что она осуждала мое чувство.

С тех пор, как мы последний раз беседовали с нею, прошло три с половиною года. Дело о четверти миллиона, в котором она особенно проявила себя, было давно закончено — преступники сели на скамью подсудимых. Возвращаясь к нему сегодня, я как бы переживаю прошлое, встречаю Наташу и вместе с ней испытываю огорчения и радости. Мне чудится, что мы идем в будущее одной тропой… Наташа не рассердилась бы на меня за такое желание. Ведь это только мысль… Она не оскорбит память о человеке…

Эту историю я начну с сообщения Наташи о пропаже вещей из квартиры сестер Рахмановых…

Кумрихон и Наргуль по характеру и внешнему виду были различны так же, как небо с землей. Сосед Рахмановых, достопочтенный Хасилот-бобо, говорил, что в сестрах живут два дьявола: один — злой, как бешеная собака, другой глупый, как осел. При этом Хасилот-бобо, если сестры были у него, косил глаза в сторону Кумрихон — это в ней, по его мнению, был злой демон.

Мнения Хасилота-бобо, между прочим, придерживался и брат сестер — Уйгун, которого за сварливый и вспыльчивый нрав в переулке звали «Барсом». «Эти бездельницы, — обычно говорил он своим друзьям, — когда-нибудь сведут меня с ума или посадят в тюрьму».

Он, кажется не ошибся…

Поздно вечером у дома Рахмановых остановилась легковая автомашина. Из нее вышли Уйгун и Шермат — друг Уйгуна, пьяница и задира. Сказав шоферу, чтобы он поджидал, они вынули из багажника два тяжелых чемодана и зашли в дом.

Кумрихон и Наргуль еще не спали — сестры только что вернулись из театра и теперь пили чай.

— Полуночницы, — пьяно прохрипел Уйгун.

— Если ишак кричит, не обращай на него внимания, — зло отозвалась Кумрихон.

— Сестра, что ты! — сказала Наргуль. При посторонних она была тиха и застенчива.

— Отвяжись, — встала Кумрихон. — Нализался?!. Что это? — Она указала на чемоданы. — Опять со склада?.. Ох, Уйгун, гляди: попадешь волку в зубы — завоешь!..

— Молчи! — огрызнулся Уйгун. — Совет бабы страшнее укуса ядовитой змеи.

— Уши мои ликуют, когда слышат твои слова, — склонился Шермат перед Уйгуном. — Бери деньги и пойдем.

Уйгун поставил чемоданы под кровать, достал из ящика пачку пятидесятирублевых купюр и, небрежно положив в карман, кивнул головой Шермату.

— Идем!

Оставшись одни, сестры долгое время сидели молча: одна — за столом, другая — в углу комнаты, на кушетке, покрытой толстым ковром. Мысли сестер текли подобно двум ручьям: бурному и спокойному. Они думали о брате, понять которого было так же трудно, как отгадать, что хранилось в сундуках дедушки Хасилота-бобо.

— Наргуль, — наконец, позвала Кумрихон.

— Ну, — отозвалась Наргуль.

— Давай посмотрим чемоданы.

— Не надо! — вскочила Наргуль, — Уйгун убьет!..

— Он не узнает.

Кумрихон открыла первый чемодан и отскочила в сторону: в нем аккуратно были сложены золотые и серебряные вещи.

Утром следующего дня в дежурную комнату управления милиции города несмело вошла невысокая девушка. Поздоровавшись с офицерами, она вдруг упала на стул и громко разрыдалась.

— Что с вами? — подавая стакан с водой, спросил дежурный.

Девушка очевидно не поняла его, взяв стакан, она пристально, не шелохнувшись, несколько секунд глядела в окно.

— Вас кто-нибудь обидел? — нарушил молчание помощник ответственного дежурного.

— Нас обокрали, — проговорила, наконец, девушка.

— Что у вас украли?

— Не знаю… Ничего не знаю, — она встала: ее глаза высохли, над переносицей легла тугая коричневая складка. — Пропали чемоданы брата…