Масси Суджата - Мастер икебаны

Из списка я узнала, что настоящим именем Сакуры было Сидзуко, что означает «спокойное дитя». Трагическое несовпадение. Вспомнить хотя бы ее высокомерные повадки и неоправданную раздражительность. Я поймала себя на том, что даже к мертвой Сакуре я немилосердна. В каждом человеке есть что-нибудь хорошее, даже в такой вот Сакуре. Вот Такео, тот всегда говорил о ней с почтением, вспоминая, как она заботилась о нем после смерти матери.

Мэри рассказала мне, как лучше добраться на автобусе до ее дома, заверив, что путь от железнодорожной станции займет не больше семи минут. Я собиралась идти пешком, но она предупредила, что здешние улицы не слишком подходят для прогулок. Разглядывая дорогу из окон автобуса, я поняла почему. Пригороды в Японии лучше проезжать на колесах. Я увидела несколько супермаркетов, стоянки возле которых были уставлены спортивными машинами и мотороллерами, парочку кафе заброшенного вида, но не заметила ни одной чайной или хотя бы лавки, где торгуют тофу .

Дом Мэри располагался в холмистом районе, где все дома походили друг на дружку, как близнецы, будто их спроектировал один архитектор в поздних восьмидесятых, перед тем как японское экономическое чудо лопнуло, словно радужный пузырь. Все они были построены из материала, напоминающего желтый кирпич, но это не кирпич, а подделка. Окна были сделаны из зеркального стекла, крыши крыты красной черепицей, короче говоря, марципановый домик, нелепое подражание европейскому стилю. Выглядело это безвкусно, зато дорого.

Я нажала кнопку дверного звонка и стала ждать. Потом я позвонила еще раз и спустя минут пять решила, что Мэри не собирается меня впускать. Сомнений насчет адреса у меня не было — на почтовом ящике у ворот значилась ее фамилия.

Я уже надела на плечи свой рюкзак, чтобы отправляться восвояси, но вдруг краем глаза заметила какое-то движение за кирпичной стеной рядом с домом. Мэри медленно несла какую-то картонную коробку по направлению к покрытому жестью сараю с окнами. «Гончарная мастерская», — догадалась я. Рядом с сараем находилась самая настоящая, кирпичная печь для обжига керамики, тоже покрытая жестяной крышей, а недалеко от нее, к своему удивлению, я увидела небольшую деревянную кумирню. Под жестяной крышей кумирни располагались фигурки вылепленных из глины медведей, покрытые темно-коричневой глазурью. Ну да, понятно: фамилия Кумамори означает «медведь в лесу».

Мэри вышла из сарая уже без коробки и, завидев меня, приветливо улыбнулась:

— Не ожидала увидеть вас так скоро.

— Какое волшебное место, — сказала я. — Вот уж не думала найти здесь кумирню.

— Медведи — это божества, которые охраняют мою печь. Я их сделала сама, поэтому выглядят они так себе.

— Они очень милые, — возразила я. — Вы бы могли их продавать.

Мэри хмыкнула:

— Вы только и думаете, что о купле-продаже. Это не входит в сферу моих интересов.

— Я это не к тому, что вы нуждаетесь в дополнительных средствах. Просто иногда занятно испытать себя в роли деловой женщины.

— Мне и без того есть чем заняться. — Мэри жестом предложила мне зайти в гончарную мастерскую. Весеннее солнце лилось в большие чистые окна. Один угол мастерской занимали стул и гончарный круг, а у стен стояли полки с уже законченными вазами и горшками для икебаны. Я заметила ряд классических ваз серого, кремового и коричневого цветов — наиболее любимые оттенки школы Каяма. Ниже на полке я увидела керамические сюибаны , окрашенные в изумительные пастельные тона. Все они были цвета морской волны, но различных оттенков, от водянистых бледно-голубых до глубокого желто-зеленого.

Таких я в школе не видела ни разу. Их интенсивная окраска, должно быть, противоречила девизу школы «Истина в естественном», хотя на старинных цветных гравюрах вазы для икебаны часто были именно цвета морской волны. Работы Мэри не расходились с традицией.

— Этот цвет морской волны просто невероятен, — сказала я. — А какое разнообразие оттенков! Этого, наверное, сложно добиться?

— Некоторые места в печи не такие горячие, как другие, это и определяет густоту цвета. Все изделия я покрываю одной и той же глазурью. — Она улыбнулась мне, правда немного нервно.

— Давайте-ка я покажу вам, что принесла.

Я развернула тарелку. Я сомневалась, что Мэри купит набор из несчастных девяти тарелок госпожи Мориты, поэтому захватила с собой только одну, оставив остальные дома.

— Похоже на фарфор сомецуке. Обеденные тарелки подходящего размера. У вас есть еще?

— Еще восемь таких же. Все совершенно одинаковые. Клейма нет ни на одной. Вам не кажется, что это похоже на Имари? — поинтересовалась я.

— Да. Они определенно изготовлены в мастерских Имари в эпоху Мейдзи. Я думаю, что их можно продать по пятнадцать тысяч иен за тарелку. Если бы у вас был полный набор из десяти тарелок, его можно было бы продать за сто восемьдесят тысяч иен.

— Откуда вы это знаете. — Я удивилась тому, как Мэри все быстро расставила по своим местам.

— Я выросла недалеко от деревни Имари на Кюсю. Вот уже шесть поколений в моей семье занимаются гончарным делом. Мы никогда не делали белый или синий фарфор; нашей специальностью была керамика цвета морской волны.

— Известно, что корейцы большие специалисты в этом деле, — сказала я, слегка смутившись.

Мэри открыла коробку, которую принесла, и вытащила оттуда длинную колбаску мокрой глины. Стоя у стола, она мяла глину и рассказывала:

— Много лет назад гончары были похищены в Корее, их перевезли в Японию и расселили по деревням на Кюсю, где заставляли делать посуду для японских аристократов.

— Так ваша семья научилась этому искусству от корейских мастеров?

Мэри продолжала мять глину, придавая ей форму, отдаленно напоминающую цветок хризантемы.

— Мы корейцы. Разве вы не знали?

Я была в замешательстве:

— Но у вас же японская фамилия!

Мэри фыркнула:

— Конечно же, я не говорю по-корейски. Да и никто из моих родственников не знает корейского языка. Однако в детстве у меня взяли отпечатки пальцев, а кроме того, у меня нет нормального паспорта. Я никогда не могла снять квартиру или купить дом без поручительства гражданина Японии.

Мэри говорила о тех самых бюрократических процедурах, через которые и мне как иностранке пришлось пройти в Японии. Но ведь Мэри родилась в Японии, и это выглядело чертовски несправедливо.

— Могу я узнать вашу девичью фамилию? — спросила я.

— Нагаи. Нашей семье, как и большинству остальных корейцев, дали японские имена. Кроме того, с годами у нас появились смешанные браки. Однако в государственных реестрах наша семейная линия по-прежнему значится корейской. Однажды я встретила и полюбила мужчину, который проводил свой отпуск в наших краях. Мы поженились, и я переехала в Токио. Его семья не могла позволить, чтобы мое имя было вписано в их официальный японский генеалогический лист. Поэтому я — Кумамори, и это, в общем-то, не совсем легально. По этой же причине у меня нет детей. Его родители думают, что их также нельзя будет вписать в официальный генеалогический лист.