Петр Северцев - Раретитет Хакера

Тихонько подойдя к двери, я снова прислушался, пытаясь узнать, есть ли там кто-нибудь. Ничего не услышал. Тогда я взял черенок своей старой швабры и прислонил его к двери, на всякий случай повесив на ручку еще и ведро – зная, что если кто-нибудь попытается войти напролом или со взявшимися откуда-нибудь ключами, грохоту будет полная квартира.

Чтобы не привлекать внимания снаружи, я уселся в туалете, включив свет только там, еще раз проверил «Макаров» и сменил элементы питания в стотовом телевфоне, что бы он, не дай бог, не отказал в самый нужный и ответственный момент.

Только потом, приглушенно ругнувшись, вспомнил про тетрадку Штерна и ценные материалы Шарова, которые убийца собрал с его стола и хотел унести с собой.

Тихонько прокрался на кухню, заодно проверив, спит ли Настя. Она лежала на спине, светлое каким-то внтренним покоем и красотой лицо утопало в мягкости подушки и шелковистых роскошных волосах, разметавшихся вокруг светлым ореолом; она мерно и свободно дышала, выспростав ногу из-под покрывала. Взглянув на озаренные лунным светом бедро, голень и небольшую изящную ступню, я тихонько улыбнулся в темноте. Кажется, ей не снилось никаких страшных снов.

Пакет и тетрадь лежали там, где я их оставил по приходу домой – на холодильнике.

В туалете, при свете, я разобрался, наконец, со всеми этими бумагами.

В своей тетради Эрик Штерн вел учет художественным заказам, фиксировал их выполнение и оплату со стороны заказчиков; предпредпоследний заказ назывался «Обрамление каталога иконы: что-н. в русск. стиле. Срок – шестнадцатое; Главн. – обрамление страницы и обл., нужно два варианта: макс. пятицветный и многоцветн.», а ниже следовала приписка: «надавать по морде Самсону, пусть не выпендривается (взять деньги, узнать скидки.)!»

Больше ничего интересного на первый взгляд не было, но в конце тетради, где школьники обычно пишут всякую важную для них ерунду и упражняются в художественном искусстве, Штерн карандашом нарисовал лицо Насти Гореловой, очень красиво и точно нарисовал, передал независимое и внутренне улыбчивое выражение, присущее, кажется, только этой девочке в целом свете.

Под рисунком художник написал: «Написать маслом!!», а ниже, несколько раз обведя написанное в задумчивости, выразил свои мысли по этому поводу: «какая же я св»

Эта подпись именя насторожила. С чего бы это ему называть себя своволчью, каким-то образом связывая это с Настей? Я не сомневался, что и рисунок, и обе подписи были сделаны в один и тот же день...

Через несколько секунд до меня дошло: Штерн ведь НЕ ВИДЕЛ СОДЕРЖАНИЕ КАТАЛОГА, ОН ТОЛЬКО РИСОВАЛ ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ОФОРМЛЕНИЕ К НЕМУ! Значит, его убили не как свидетеля, а по какой-то другой причине, и эта надпись может стать разгадкой идеи с похищением девушки... Не обвинял ли он себя, мучимый совестью, в том, что ухаживал за Настей с целью отдать ее потом в руки похитителей или еще что-нибудь в этом роде?

Хотя, подумал я, вспомнив собственные мысли и желания, возможно, воспитанный Штерн таким образом страдал, замышляя что-то гораздо более тривиальное – совращение несовершеннолетней Насти, например. Или даже ее изнасилование... Хрен его знает, этого авангардиста!

Однако, он нанял охранника из частного агентства, что говорило о предчувствии опасности или об уверенности в ней.

О чем он мог думать в этот момент? Какие причины побудили его обратиться в частное охранное агентство?

Ответов на эти вопросы пока не было, одни неуверенные предположения. Но все они сводились к одному – к причастности Штерна к информации или деятельности, направленной на выставку, прямо или косвенно. Ничего более определенного и точного я сказать не мог.

Настал, наконец, черед бумаг со стола Шарова, которые собрал собственно убийца. Я разворошил их все и рассматривал по-оддельности минут, наврено, десять, пока не просмотрел все. В основном, это были старые накладные, несколько договоров о продаже, а так же несколько записок от Самсонова к Шарову. Все эти материалы были достойны внимания, но особенно важными именно в этом деле оказались две бумаги – оригинал накладной о продаже одного из экземпляров сделанного Самсоновым полного каталога выставки (всего за тридцать с чем-то тысяч рублей) – через Шарова, у которого этот экземпляр купил некто Свиридов А. С., а так же записка Самсонова. В ней ровным и четким почерком сообщалось нижеследующее:

«Иннокентий Арсеньевич! Еще раз напоминаю о том, что даный экземпляр каталога следует, разумеется, скрыть от общественной продажи. Клиент, который должен прийти и купить каталог, уже осведомлен о цене, он скажет, что сам хотел бы сдать на реализацию иконы дореволюционной работы, и вы проведете его в кабинет. Там он и выдаст вам причитающаеся десять миллионов за каталог, один миллион из которых вы оставите себе. Придет он около половины третьего шестого числа. С уважением, искренне ваш Самсонов В.И.»

«Замечательная записка, – подумал я, – Просто замечательная. Совершенно не понимаю, зечем Самсонову продавать экземпляр каталога через Шарова, когда он сам уже договоился с клиентом о продаже?!.. Хотя, – тут же резонно возразил я себе, – Договаривался он, скорее всего, по телефону, а Шарова использовал, как подставное лицо, чтобы никто не увидел его собственного.»

Тогда становилась понятной смерть Самсонова: второй экземпляр каталога он продал сам, и на нем засветился. Наверное, считал, что все чисто, а получилось весьма печально.

Единственное, остававшееся непонятным в этом отрезке дела – кто и зачем собирался и смог заплатить за жалкиий каталог, пусть и элитной полиграфии, десять миллионов рублей?! Какой идиот-коллекционер мог себе это позволить?

Вот здесь-то и лежал краеугольный камень рассдледования: выяснив, кто и как мог заказать каталог и купить его, я выяснил бы, кто убил Самсонова.

К сожалению, на сегодняшний день это представлялось невозможным.

Отделив важные материалы от остальных, я спрятал их в запирающемся ящике стола, сумку с ненужными сейчас накладными и другими документами положил в стол. Оставалось шесть часов до рассвета. И пока никаких попыток взломать мою дверь никто не предпринимал.

На всякий случай я проверил замок: он был закрыт. Ведро висело на ручке, не шелохнувшись, и это поневоле прибавило мне спокойствия.

Как раз в этот момент в дверь позвонили.

«К ДВЕРЯМ БЛИЗКО НЕ ПОДХОДИТЬ!» – вспомнил я.

Вздрогнув ото этого, в сущности, тихого и безобидного звонка, я на цыпочках отошел от двери, спрятавшись за углом коридора, и, сложив руки неплотной трубочкой, громко спросил в ту сторону, высунув лицо, – Кто там? – и тут же отдернул голову.

Вовремя! Хлопнуло через глушитель – двое за дверью одновременно выстрелили, один повыше, другой пониже; пробив дверь, пули врезались в вешалку, нарушив идеальную гармонию летней одежды; вслед за первой парой выстрелов мгновенно последовала вторая: они хотели быть уверены в том, что мне не уйти.