Виктор Меньшов - Белая кобра

Пока я переваливался через стену, за спиной я услышал взрыв. Это было совсем непонятно, не настолько же обезумел майор, чтобы подрывать сам себя гранатой от огорчения. Впрочем, размышлять над происхождением этого взрыва, у меня не было времени. В любой момент мне на голову могли посыпаться молодчики Юлдашева, нужно было поскорее сматываться. Я съехал по этой самой горе вниз и огляделся. Мне было крайне любопытно, что это за выход из тупика. Возможно, вспомнив, как я размышлял о будущем, стоя у окна и глядя в эту стену, я ожидал увидеть за ней какую-то подсказку судьбы на мое будущее.

Меня ждало обидное разочарование. Если кирпичная стена символизировала для меня тупик, безысходность, то открывшееся за ней поражало хаосом и первобытной дремучестью. Во первых, конечно же, апоплексическая гора этих самых лоскутов и прочего мусора, возвышающаяся на уровне двухэтажного дома, по которой я съехал вниз, как с горки. Во вторых, все, что творилось во дворе. Он был буквально забит пустыми бочками, железными и деревянными, по всей земле огромным сплошным ковром лежало битое стекло, которое угрожающе хрустело под ногами и грозило прорвать подошвы и хищно вгрызться в ноги.

А когда я пробрался, лавируя в лабиринте мимо всех этих бочек, оказалось, что далее стоят сложенные высоченными штабелями ящики. Было очень похоже, что какой-то гигант-безумец складывал из них фантасмагорические фигуры, которые держались вопреки всем законам физики, или ещё чего-то там, поражая даже не своей высотой, а тем, что они стоят и не падают, потому что самые маленькие стояли внизу, а самые большие были поставлены на самый верх. Как дежалась и не рассыпалась вся эта жуткая громоздкая конструкция, уму непостижимо.

Пробираться между этими гигантскими фанерными скалами, нависающими над головой, было жутко и боязно, потому что малейшее неосторожное движение грозило вызвать страшный обвал, деревянную лавину этих миллионов пустых ящиков.

Я шел между ними, вобрав голову в плечи, не зная даже, есть ли какой-то выход из этого жуткого лабиринта, и если есть, то куда он меня выведет. Я все время с опаской поглядывал наверх, ужасаясь тому, что, счастливо избежав бандитских пуль, могу погибнуть под лавиной деревянных ящиков. Еще больше я боялся только того, что забреду в тупик между этих бесконечных улиц среди скал из ящиков.

Интересно, если хотя бы одна скала из этих ящиков обрушится, по принципу домино увлекая за собой остальные, смогут ли когда-нибудь откопать из-под обломков мои останки? Или же на этот двор не заглянут ещё несколько столетий, а я так и сгнию тут не погребенный, под горой переломанных ящиков? Может, это и есть приготовленная для меня кара господняя? Что может оказаться страшнее, чем быть похороненным не на кладбище, а на вонючем дворе под кучей ящиков и сгнить вперемешку с трупами сдохших бездомных собак и кошек, которые приходят сюда умирать?

Передернувшись, живо представив себе эту картину, я вздохнул, поглубже втянул голову в плечи, и с удвоенной осторожностью пошел через этот лабиринт.

Вышел я к какому-то грязному, заброшенному зданию с осыпавшейся штукатуркой на стенах, как я понял, бывшей фабрички, или мастерских, которые и захламили так этот двор, превратив его в гигантскую свалку производственных отходов, по каким-то причинам годами не вывозя со двора мусор.

Двери в здание были открыты настежь, и в них гулял ветер. Куда я мог выйти через это здание, я не знал, да не очень и задумывался, выбора у меня не было, и я решительно пошел по длинному, казавшемуся бесконечным, коридору.

Шел я долго. Подгнившие половицы плясали у меня под ногами, как пьяные матросы, прогибались и скрипели. Коридор был почему-то наклонный, сли и не бесконечный, то ужасно длинный, и по его сторонам не было ни одной двери, словно шел я не по коридору, а по туннелю, замаскированному под коридор. Я шел по нему так долго, что даже устал идти. Тут я и увидел приоткрытую слегка дверь с правой стороны. На всем протяжении коридора дверь эта была единственной на моем пути.

Я обрадовался этой двери, как случайно встреченному на пустынной ночной улице старому знакомому. Ни на секунду не задумываясь вошел и оказался в старом кабинете. Все было покрыто лохматой пылью, кабинетик был маленький, из мебели в нем стояли только стол и стул, на который я и сел, обмахнув пыль с сидения.

И сразу же мне нестерпимо захотелось спать. Усталость уселась верхом на шею и давила, гнула мне плечи, заставляя грудью лечь на столешницу, и заснуть, подложив под голову руки. Я стал искать, чем бы отвлечь себя от сна, и увидел на столе блокнот в твердой обложке. Рядом с блокнотом стоял в пластмассовом стакане один единственный карандаш, задиристо выставив наружу остро заточенный кончик.

Взял я этот карандаш из стаканчика, и открыл, зевая, блокнот. Блокнот был не просто блокнот, он был именной: на каждой страничке в самом верху было напечатано типографским шрифтом: "Старший инженер-технолог Илья Ефимович Розенцвет".

Я прочитал эту словесную клумбу, и даже языком прищелкнул от удовольствия, представив себе, какое огромное удовольствие испытывает человек, носящий эту фамилию, уже только оттого, что он носит эту фамилию. Как можно с такой фамилией не радоваться жизни?

Наверняка небесная канцелярия сильно напутала. Эта фамилия должна была достаться никак не иначе, чем художнику Илье Ефимовичу Репину, да как видно бумаги в упомянутой канцелярии запоздали почти на столетие, и досталась эта фамилия на зависть покойному Илье Ефимовичу Репину, другому Илье Ефимовичу.

И тут же, не сходя с места, я дал себе торжественную клятву, которую изложил в письменном виде на первой странице блокнота, что если выберусь из этой передряги, то обязательно начну новую жизнь, построю новые документы и возьму себе фамилию Розенцвет. И стану художником. Правда, рисовать я никогда не умел, но ведь знаменитый таможенник Руссо тоже не рисовал лет почти до пятидесяти, а потом раз! и стал известным и знаменитым на весь мир художником. Ну, насчет художника это мы ещё будем поглядеть, а вот с фамилией решено и записано в блокнот!

Это воистину эпохальное решение окрылило меня. Оставалась сущая ерунда, всего-то выбраться отсюда и из безумной игры, затеянной свихнувшимся от мании величия, или от чего-то там еще, майором Юлдашевым. Вот в том, что это удастся, у меня были очень большие сомнения. Эта чертова карусель была раскручена не мной. И вертелась она с сумасшедшей скоростью. А я только послушно уселся на подставленную мне спину золотой лошадки, не подумав о последствиях. Спрыгнуть же на ходу с такой бешеной карусели и не сломать себе шею — это было совсем маловероятно.