Донна Леон - Высокая вода

– Откуда ты знаешь?

Леле посмотрел на него так, будто Брунетти спросил его, откуда он знает, что вот это роза, а не ирис.

– Посмотрел на них, – просто сказал он.

– Ты сказал им об этом?

Леле какое-то время взвешивал, не обидеться ли ему, но потом припомнил, что Брунетти, в конце концов, всего лишь полицейский.

– Члены правления решили не приобретать эти вещи.

– А кто хотел их купить? – Он знал ответ.

– Семенцато.

– А кто выставлял их на продажу?

– Нам никогда не говорят. Семенцато сказал, что это частная распродажа, что он сам не встречался с частным дилером, который хотел продать две тарелки, как предполагалось, флорентийские, четырнадцатого века, и две венецианские. Последние были настоящие.

– И все из одного источника?

– Думаю, да.

– Они могли быть крадеными? – спросил Брунетти.

Леле подумал, прежде чем ответить.

– Возможно. Но по большей части, если предмет подлинный, то люди о нем знают. Продажи фиксируются, и люди, знающие майолику, отлично понимают, у кого лучшие вещи и когда они продаются. Но только не эти флорентийские тарелки. Это фальшивка.

– Какова была реакция Семенцато, когда ты сказал правду?

– О, он сказал, что очень рад, что я это выявил и спас музей от неудачного приобретения. Вот как он это назвал – «неудачное приобретение», как будто для дилера совершенно нормально пытаться продать поддельные предметы.

– Ты сказал ему об этом? – спросил Брунетти.

Леле пожал плечами так, будто подводил итог своей столетней, если не тысячелетней, жизни.

– Я понял, что ему не хочется слышать ничего подобного.

– И что случилось?

– Он сказал, что вернет их продавцу и сообщит, что музей не заинтересован в этих двух предметах.

– А в других?

– Музей купил их.

– У того же дилера?

– Да, я думаю, что так.

– Ты спрашивал, кто это?

Своим вопросом Брунетти заслужил еще один соответствующий взгляд.

– Об этом не спрашивают, – объяснил Леле.

Брунетти знал Леле всю свою жизнь, поэтому полюбопытствовал:

– А музейщики не говорили тебе, кто это был?

Леле рассмеялся, явно довольный тем, что его хитроумные построения так легко разбиты.

– Я спрашивал одного из них, но он понятия не имел. Семенцато никогда не упоминал имени.

– Почему он уверен, что продавец не попытается сбыть то, что вы не купили, другому музею или в частную коллекцию?

Леле улыбнулся своей кривой улыбкой, один уголок рта вниз, другой – вверх. Брунетти всегда думал, что эта улыбка лучше всего отражает характер итальянца, никогда не знающего, радоваться ему или печалиться, и всегда готового переключиться с одного на другое.

– Я не счел нужным спрашивать его об этом.

– Почему?

– Он всегда казался мне человеком, который не любит, чтобы ему задавали вопросы или давали советы.

– Но тебя же пригласили посмотреть тарелки.

Снова эта ухмылка.

– Рядовые сотрудники музея. Вот поэтому я и говорю, что он не любит получать советы. Ему не понравилось, что я определил, что они не подлинные. Он был любезен и поблагодарил меня за помощь, сказал, что музей очень признателен. И все же ему это не понравилось.

– Интересно, не так ли? – спросил Брунетти.

– Очень, – согласился Леле, – особенно если учесть, что его работа состоит в том, чтобы поддерживать уровень музейной коллекции. И, – добавил он, – следить, чтобы фальшивки не задерживались на рынке.

Он прошел через комнату, чтобы поправить картину, висевшую на дальней стене.

– Есть ли еще что-нибудь, что мне следовало бы знать о нем? – спросил Брунетти.

Отвернувшись от Брунетти и глядя на свои картины, Леле ответил:

– Я думаю, что тебе еще много чего надо знать о нем.

– Например?

Леле вернулся к нему и осмотрел картину с большего расстояния. Ему нравились внесенные изменения.

– Ничего особенного. У него очень хорошая репутация в городе, и у него множество друзей на высоких постах.

– Тогда что ты имеешь в виду?

– Гвидо, наш мир очень тесен, – начал Леле и замолк.

– Ты о Венеции или о тех, с кем работаешь по древностям?

– И то, и то, но особенно о нас. В городе всего пять или десять настоящих экспертов: мой брат, Бортолуцци, Раванелло. И почти все, что мы делаем, делается с помощью таких тонких намеков и полунамеков, что никто больше и не поймет, как это происходит. – Он увидел, что Брунетти в недоумении, и попытался объяснить. – На прошлой неделе мне показывали раскрашенную мадонну с младенцем Христом, спящим у нее на коленях. Она точно пятнадцатого века. Тоскана. Возможно, даже конец четырнадцатого века. Но посредник, который мне ее демонстрировал, поднял ребенка – они отдельно вырезаны – и показал местечко на спине статуи, где видна была малюсенькая заплатка.

Он подождал реакции Брунетти. Поскольку ее не последовало, он продолжил:

– Это значит, что первоначально это был ангелок, а не младенец Христос. Заплатка закрывала место, где были крылышки, откуда их бог весть когда убрали и заделали так, чтобы он выглядел как младенец Христос.

– Зачем?

– Потому что ангелы встречаются чаще Христа. Так что удаление крыльев это… – голос Леле стих.

– Повышение в должности? – спросил Брунетти, начиная понимать.

Хохот Леле заполнил галерею.

– Да, именно. Его повысили до Христа, и это значит, что он будет теперь стоить гораздо дороже.

– Но посредник тебе показал?

– Вот об этом я и говорю. Он мне намекнул, просто показав заплаточку, и он сделал бы то же самое для любого из нас.

– Но не для случайного клиента? – предположил Брунетти.

– Может, и нет, – согласился Леле. – Заплатка так хорошо сделана, и краска так удачно ее покрывает, что мало кто вообще заметил бы ее. Или если бы и заметили, то не поняли бы, что это означает.

– А ты бы сам заметил?

Леле быстро кивнул.

– Если быть точным, я бы заметил, если бы принес фигурку домой и оставил у себя.

– А случайный покупатель?

– Нет, скорее всего нет.

– Тогда почему он тебе это показал?

– Потому что думал, что я хочу приобрести эту вещь. И потому что для нас важно знать, что, по крайней мере, своим мы не лжем и не пытаемся сознательно всучить одно вместо другого.

– И какая во всем этом мораль, Леле? – спросил Брунетти с улыбкой. С детства он знал, что рассказы Леле в основном были назидательными.

– Мораль, не мораль, Гвидо, но Семенцато не состоит в нашем клубе. Он не один из нас.

– А кто это решил, он или вы?

– Не думаю, что кто-то принимал такое решение. И конечно, я никогда не слышал об этом напрямую. – Леле, человек образов, а не слов, выглянул из широкого окна студии и посмотрел, как свет струится над дальним каналом. – Скорее, он сам никогда не пытался быть одним из нас.

– Кто еще знает об этом?