Наталья Александрова - Весенний детектив 2010 (сборник)

– Ладно, – сказала я милостиво и взяла бокал вина.

– Лапушка моя, ты – очень добрый человек, к тому же склонна видеть в людях только хорошее, а плохое не замечать. Бодровы – твои друзья, ты их любила, восхищалась их отношениями. Ты крестила их сына, в конце концов. Ну как я мог разрушить твои иллюзии об их «идеальном браке»? Я же, как человек сторонний, видел, что у них там не все гладко: что друг твой Клим поглядывает на других женщин, что его жена-ревнивица пыталась завинчивать гайки. Но зачем это озвучивать, ты ведь видела их другими глазами.

– Сегодня я впервые узнала, что тебе была несимпатична Лена. Ты все ее поступки трактовал со знаком минус. А если бы ты озвучил свое отношение раньше, я бы тебе объяснила, в чем было дело. Короче говоря, если тебе не нравились мои друзья, почему ты молчал?!

– Асена, ты себя слышишь? Именно поэтому я и не высказывался по поводу твоих друзей. Они нормальные ребята… были… В общем, спорить тут не о чем. Я щадил твои чувства. Поверь, мне было нетрудно общаться время от времени с твоими друзьями, чтобы не нарушать твоего душевного равновесия.

То, что он сказал, было в высшей степени лестно. Мужчина моей жизни так заботится о моих чувствах, что ради меня общается с людьми, которые ему неинтересны! Но в этом была фальшь, ложь, иезуитская вывернутость. Я была глубоко убеждена, что, если люди живут в браке, пусть даже гражданском, они должны быть искренни друг с другом. Я, к примеру, никогда не скрывала от него своих мыслей по поводу его знакомых.

– Ты мог не разделять моих взглядов на семью Бодровых, но мне нужно было об этом сказать, – устало заметила я. – Вчера ты скрыл свое мнение о моих друзьях, сегодня умолчал, что тебе не нравится, к примеру, моя прическа, одежда, манера себя вести, а завтра ты забудешь сообщить, что разлюбил меня…

– Дорогая, ты утрируешь. Есть определенная градация важности. Так вот твои друзья были важны для тебя, а для меня важнее мир в нашей семье. И я не вижу тут никакого обмана.

Спорить и что-то доказывать не было сил. Я приняла душ и завалилась спать. И в эту ночь Олег не счел нужным меня утешить в постели, хотя спала я плохо, ворочалась и очень нуждалась в ласке и нежности.

А может, он и прав, размышляла я утром, готовя завтрак. Может, и не стоит выкладывать партнеру все свои чувства, особенно если они его не порадуют. Вот не нравились Олегу отношения Бодровых. Он бы это озвучил, а я с пеной у рта ссорилась бы с ним, отстаивая лебединую верность их союза. А они взяли и…

Воспоминания о вчерашнем ужасе накрыли меня густой черной волной.

Есть я не могла, цедила кофе. Олег отсутствием аппетита не страдал, слопал все, что я приготовила, и, чмокнув меня в щечку, уехал в свою контору. А я принялась названивать Лене. Ее сотовый не отвечал, дома у них телефона не было. При вчерашнем обыске выяснилось, что ее сумка с кошельком и паспортом и вся верхняя одежда остались в доме. Где она могла быть, без денег и документов, я понятия не имела. Обзванивать общих знакомых сил не было. Я позвонила следователю, он сказал, что Бодрова не объявилась и все также находится в розыске. Тогда я набралась мужества и позвонила родителям Клима. Трубку взял дядя Сема.

– Ася, деточка, горе-то какое! – всхлипнул он в трубку. – Ты ж все знаешь, да? Нам сказали, что ты милицию вызвала.

– Да, я…

Слезы полились градом. Но тут он продолжил, и стало не до рыданий.

– Асенька, я тебя хотел попросить забрать к себе Вадика. Тетя Люба, как узнала, так тут же слегла. Уже две «Скорых» за утро побывало. На второй увезли ее… Предынсультное состояние, так-то. А я, ты же знаешь, слепой крот, тяжело мне с мальчонкой. А к Лениным родителям, куда?

– Господи, дядя Сема, я скоро буду у вас!

Я заметалась по квартире, дядя Сема уже несколько лет практически ничего не видит, и никакие операции не могут вернуть ему зрение. В доме он все делает на ощупь, а на улицу один не выходит. Естественно, ухаживать за маленьким ребенком он не в состоянии. А родители Лены делили свою «двушку» с молодой семьей младшей дочери. Оля вышла замуж за парня «со скромными возможностями». И тут же родила двойню. В результате на сорока метрах ютилось шесть человек. Действительно, куда им еще и Вадика?

Оделась я в рекордные сроки. И помчалась в дом моего детства. Мои родители оттуда давно переехали, а Клим своих так и не смог вытащить. Старая хрущевка. Третий этаж. В квартире отчаянно пахнет корвалолом и бедой.

Мужчины чаевничали. Притихший Вадик казался таким маленьким по сравнению с высоким сутулым дедом. В свои четыре года он был очень сообразительным ребенком. Он понял, что с папой что-то случилось и что мама куда-то потерялась. А тут еще и бабушку забрали в больницу. Ему было очень страшно.

– Ася, а вдруг ее съел дракон? – спросил он, и огромные голубые глаза наполнились слезами.

Я подхватила его на руки, прижала к себе.

– Драконы бывают только в сказках. Мы найдем твою маму. Ты же мне поможешь? – спросила я.

– У меня есть волшебный меч, – сказал Вадик. – Только он дома остался.

– Мы его заберем, не переживай, – пообещала я. – Пойди пока в комнату, посмотри телевизор, хорошо?

Я обследовала холодильник, прикинула, что нужно купить. Неизвестно, когда вернется домой хозяйка. Хотя дядя Сема твердил, чтобы я не беспокоилась.

Он рассказал, что к ним вчера приезжал следователь, отдал ключи от дома, расспрашивал о семейной жизни сына.

– А мы что с матерью? Мы же только хорошее видели, при нас они никогда не ссорились, – тихо говорил он, а его большие руки с выпуклыми жилами и старческими пятнышками перебирали бахрому скатерти. – Я им так и сказал, мол, дети ладили. Лена такая… приветливая всегда, щебечет, шутит. Всегда с подарками приезжали. Вадик вот у них какой справненький получился…

Честно говоря, мне тоже казалось, что это куда ближе к правде, чем заявления Олега. Хотя при мне Клим с Ленкой очень даже могли поспорить друг с другом. Но разве можно прожить без ссор? Я таких семей не знаю.

– Но как же так, Асечка? – вдруг спросил дядя Сема. – Я никак не уразумею, что такое могло произойти, чтобы вот так все повернулось?

И столько у него в голосе было боли, столько страдания, что в моей душе что-то надорвалось. И я вдруг отчетливо поняла, что не смогу дальше жить, если не докопаюсь до истины. Не пойму, «как же так все повернулось».

– Я не знаю, что вам наговорили менты, – сказала я, – только нельзя нам на Лену грешить. Не могла она этого сделать! Она так любила Клима, что скорее бы себя убила, чем его.

– Да мы с матерью и не думаем на нее! Просто обидно, что она не показывается. Такая беда, а она… в кусты. А о сыне кто думать будет?

Уезжала я с тяжелым сердцем. Вадик не отпускал мою руку, в глаза заглядывал.