Колин Харрисон - Манхэттенский ноктюрн

– Фото сделано через три недели после того, как с ней это случилось, – пояснила Лайза.

Когда рана зажила, на то место, где был палец, пересадили кусок кожи из паховой области.

– Завтра будет палец? – спросил я.

Лайза кивнула. Ей предстояла операция, поистине эпическая по своим масштабам, длительностью не менее восьми часов. Только двум или трем хирургам было по силам совершить такое. И завтра с шести утра Лайза приступит к «работе над женским пальцем, час за часом она станет тщательно соединять сухожилия, вены и нервы. По сути дела, операция представляла собой трансплантацию, когда реципиент является одновременно и донором. Для пациента одна ампутация заменялась другой, и если операция окажется неудачной… бросьте, микрохирург Лайза Рен не халтурит в операционной, не зря же она заранее плавала столько кругов подряд.

– И все это под микроскопом?

– Да. – Она вытерла лицо. – Сначала тыльный и ладонный сосуды-артерии, затем нейроваскулярные пуки.

– И тогда палец снова оживет?

– Мы надеемся. Потом кость и сухожилия, суставные капсулы и кожу.

– Ты покажешь им класс.

Она пожала плечами:

– Мне нужно сделать несколько новых линз.

– Микроскоп поцарапан?

– Нет, у меня зрение меняется.

– Ухудшается?

– Совсем чуть-чуть. Но я предпочитаю иметь дополнительную разрешающую способность, четкость.

– Ты собираешься сделать великое дело, – сказал я ей. – Ты всегда справляешься с этим и всегда делаешь великое дело.

На следующее утро Лайза ушла рано, и я решил, что если моя жена может пришить палец к руке, то я могу снять трубку. Я позвонил Кэролайн и сказал ей, что хочу посмотреть остальные ленты.

– А какие ты уже видел? – спросила она.

Ее голос спросонья звучал хрипловато. Вспомни, как поздно она встает, сказал я себе, а это значит, что она не спит до глубокой ночи.

– Мусорщиков, двух юристов в поезде, Клинтона, сходящего с ума.

– А номер шестьдесят семь?

– Что там было?

– Руанда.

– Да, и эту тоже.

Я слышал, как Джозефина спускается по лестнице с Салли и Томми.

– А номер три?

– О чем это?

– Люди в тюрьме. Она короткая.

– Нет.

– Когда ты хочешь заняться этим?

– Сегодня. Сегодня днем.

Кэролайн пообещала, что организует мне доступ в банк.

– Ты мог бы после зайти ко мне, – предложила она.

Сегодня у меня не было охоты встречаться с ней.

– Завтра, – пообещал я.

– Но завтра ты должен подготовить свой обзор, – запротестовала она, – значит, сегодня у тебя свободный день.

– По правде говоря, нет.

– Имей в виду, меня это страшно огорчит.

– Сомневаюсь.

– Не боишься, что я сбегу с первым встречным?

– С Чарли?

– А может, с полицейским. Я люблю полицейских.

– Это должно быть забавно.

– Я на это способна… ты меня еще не знаешь.

– Вот это точно, – сказал я и подумал о Хоббсе. А насколько хорошо ему удалось ее узнать?

В комнату вбежала Салли.

– Пап, нам пора в школу! – завизжала она.

– Сейчас, солнышко.

– Это твоя дочь? – спросила Кэролайн прямо мне в ухо.

– Да, – сказал я в трубку. Салли взобралась мне на колени. – Вы позвоните в банк насчет меня?

– Да. Итак, мистер Рен? – добавила Кэролайн.

– Что?

– Делайте скорее свою колонку.

Да, сказал я себе. Да. Но сначала мне надо было отвести Салли в школу. Эта обязанность была весьма приятной, ведь, отправляясь в путь длиною в девять кварталов, я словно уходил от всяческих неприятностей, с которыми успел соприкоснуться. Попрощавшись с Джозефиной и Томми, мы с Салли отправились по привычному маршруту: Салли вприпрыжку, а я степенно, всю дорогу держа ее за руку. Когда мы шли мимо низкой стены, я подсадил ее наверх, чтобы она могла маршировать по ее краю, высоко поднимая ноги. От удовольствия Салли пришла в невероятное возбуждение и настолько увлеклась, что, забыв, где она находится, перестала смотреть себе под ноги и свалилась прямо мне на руки. Затем мы вышли на Восьмую авеню. Там перед одной из прачечных был жутко грязный фонтан, в котором плавали не то четыре, не то пять полудохлых и нагонявших тоску золотых рыбок. Мы, как всегда, понаблюдали за ними, и я объяснил Салли, что китайцы появились из страны, которая называется «Китай», а потом мы миновали пекарню, где на окне часто сидел старый жирный кот и, жмурясь от удовольствия, грелся на утреннем солнышке. Затем мы осмотрели тающий снег и пробежали мимо киосков с прессой – журналы с радостью сообщали о катастрофах, спровоцированных скандалах и набивших оскомину причудах знаменитостей – и, наконец, добрались до небольшого частного детского сада, куда ходила Салли.

Сад выглядел как храм просвещения и радости. Для детей он, по-видимому, таковым и являлся, но для родителей утренняя экскурсия туда была обременительным ритуалом. Несмотря на то что в Манхэттене любой человек, по идее, может, если пожелает, сохранять статус незнакомца, на практике все оказывается совсем не так. Родители разглядывают друг друга, изучают чужие шмотки, супругов и машины. Оценивают. И как у детей возникают мгновенные симпатии и антипатии друг к другу, в точности то же самое происходит и с их родителями, но раздражение, суждения и эмоции взрослых замаскированы вежливостью, диктуемой правилами поведения. Большинство детей приводят в сад матери, которые делятся на два лагеря: к первому принадлежат прирожденные карьеристки, одевающиеся в деловые костюмы и туфли-лодочки, оставляющие своих детей в саду с предписанным общественным мнением чувством вины; второй составляют женщины, работающие внештатно, занятые неполный рабочий день, и домохозяйки; у них больше времени, и тем не менее они взирают на женщин, имеющих профессию и работающих по специальности, со смешанным чувством зависти и материнского превосходства. В каждой из этих двух групп своя иерархия и свои каналы распространения слухов и сплетен. Но между родительницами имелись и различия иного рода. У одних это был первый ребенок, другие были беременны вторым, третьи – благодарю покорно – покончили с этим делом. Кто-то состоял в счастливом браке, кто-то – нет; некоторые были разведены; были среди них и лесбиянки, и такие, которые жили с двумя мужчинами, и бог знает кто еще. Несколько папаш, включая меня, регулярно закидывавшие своих чад в детский сад, понимали, что матери одобряют наше участие в воспитании своих детей или считают, что мы бездельники, или и то и другое одновременно. И действительно, ни один из отцов, занятых настоящей убийственной работой в крупных компаниях, никогда не отводит детей ни в школу, ни в детский сад. Они должны быть в офисе к семи утра и двигать рычаги управления обществом.

Я проводил Салли на второй этаж и напомнил, что надо повесить пальто. В классной комнате воняло рыбой, и в самом деле, у учительниц Патти и Эллен на поддоне лежал красный луциан, совершенно дохлый.