Кен Бруен - Стражи

Он кивнул:

— Пойду принесу кофе. — Когда он вернулся и подкрепился кофеином, то сказал: — Я немного про тебя знаю. Не то чтобы расспрашивал. Но я ведь бармен, много приходится слышать. Я знаю, ты помог разобраться с этим делом о самоубийствах. Что ты был легавым. Поговаривают, ты мужик крутой.

Я печально рассмеялся, и он продолжил:

— А я… работал когда-то в рок-группе. Когда-нибудь слышал про «Металл»?

— «Тяжелый металл»?

— И это тоже, но наша группа называлась «Металл». В конце семидесятых мы были очень популярны в Германии. Именно так мне удалось купить это заведение.

— Ты все еще играешь?

— Господи, нет. Я и тогда не играл. Писал тексты песен. И должен тебе сказать, головой можно биться и без поэзии. А у меня две страсти — поэзия и мотоциклы.

— Думается, в этом есть своя логика.

— Не просто мотоциклы. Только «харлей». Мой — с мягким задом, сделан на заказ.

Я кивнул, как будто что-то понял. На самом деле не имел понятия, о чем он говорит.

Он продолжил:

— Беда в том, для них жутко трудно доставать запасные части. И как все, что чистых кровей, он постоянно ломается.

Если я и дальше буду так энергично кивать, это превратится в привычку.

Он встал. Честно говоря, я завидовал ему. Мне тоже хотелось бы иметь какую-нибудь страсть. Он сказал:

— Насчет поэзии. Она-то не ломается. Наверху у меня есть гиганты поэзии… знаешь кто?

Какого черта?! Вряд ли я тут опозорюсь. Я сказал:

Йитс,

Вордсворт.

Он покачал головой:

Рильке,

Лоуэлл,

Бодлер,

Макнис.

Потом посмотрел прямо на меня:

— Во всем этом есть смысл, и, видит Бог, я сумел до него докопаться. — Он протянул мне пачку бумаг: — Среди нас есть поэты. Эти стихи написаны жителями этого города, Голуэя. Например, Фред Джонсон… Короче, я подумал, они помогут тебе пережить смерть твоих друзей.

— Большое спасибо.

— Не читай их сейчас. Выбери спокойную минутку, увидишь, как легко будет читаться. — И он ушел, вернулся к своим барменским делам.

Часовой сообщил:

— Я читал про тебя в газете.

Выдалась целая неделя превосходной погоды. Солнце светило с раннего утра до позднего вечера. Город сошел с ума. Все побросали работу, чтобы погреться под лучами солнца. Никаких опасений по поводу рака кожи.

На каждом углу продавали мороженое. Легкое пиво всех сортов. Хуже того, мужчины ходили в шортах! На ногах — носки и сандалии. Поистине одно из самых ужасных зрелищ нашего века!

Я не люблю загорать.

Я счастлив, что нет дождя, а все остальное для меня — перебор. Я не доверяю хорошей погоде. Она заставляет тебя томиться. По всему, что не длится долго.

Я сидел в тени на Эйр-сквер. Наблюдал за девчонками с уже покрасневшей кожей. Завтра появятся волдыри. Услышал свое имя… и увидел святого отца Малачи. В цивильной одежде, легких брюках и белой футболке. Спросил:

— Выходной?

— Правда, жуткая жара?

Разумеется, «жуткая» — понятие двусмысленное: то ли жуткая, потому что хорошая, то ли жуткая, потому что плохая. Никто никогда не переспрашивает. Считается, вы должны сообразить сами.

Я не спросил.

Он сказал:

— Тебя трудно найти.

— Зависит от того, кто ищет.

— Я вчера был на пляже. Бог мой, ну и народу! Хорошо поплавал. Знаешь, кого я видел?

— Малачи, я спокойно могу сказать, что не имею ни малейшего понятия.

— Твоего друга… Саттона.

— Да?

— Уверенный такой субъект.

— Он не любит священников.

— Ну, он ведь северянин! Я остановился, чтобы поздороваться, спросил, не окунался ли он.

Я невольно засмеялся.

Малачи продолжил:

— Он сказал, что не умеет плавать, представляешь?

Проходившая мимо женщина сказала:

— Да благословит вас Господь, святой отец!

Он продолжил:

— Мне пора, через час служба.

— Надо же, какой у нас Господь требовательный.

Он с огорчением взглянул на меня и сказал:

— В тебе никогда не было почтения к Богу, Джек.

— Что ты, было. Просто мы с тобой относимся с почтением к разным вещам.

Он ушел. Возможно, это игра света, но мне показалось, что тень стала меньше.

По пути на кладбище я проходил мимо новой гостиницы. Надо же, настоящее стратегическое планирование. Меня подмывало зайти туда и проверить, но я сдержался.

Жара была удушающей. Так уж я устроен, все рвутся на пляж, я потащился на кладбище. Солнечный свет отражался от всего с такой силой, как будто мстил за что-то.

Я опустился на колени у могилы Шона и сказал:

— Я не пью… честно.

Потом пошел к Пэдригу и покаялся:

— Я не принес цветов. Я принес стихотворение. Из которого ясно, что даже если я и порядочная дрянь, то порядочная дрянь с художественными наклонностями. Ты ведь любил слова. Слушай!

СЕЛЬСКИЕ ПОХОРОНЫ

Они держат море на правой ладони,

Качаясь от легкого памятного ветра.

Поля здесь — только камни, и топь,

И мертвые деревья.

Белолицая церковь стоит на мокром солнце,

Уставившись на острова своей темной дверью.

Молитвы вздымают в низкое, холодное небо,

Теряя связь с землей.

Мотор катафалка работает с перебоями,

Черная краска облупилась, обнажив ржавчину,

Детали из хрома давно потеряли блеск.

Все возвращается на круги своя.

Мертвые возвращаются домой.

С меня ручьями лил пот. Я пошел по дорожке между могилами. Навстречу мне — Энн Хендерсон. Мы встретились у калитки. Я хотел было сделать шаг назад, но она увидела меня и помахала рукой.

Когда я поравнялся с ней, она улыбалась. Мое сердце заколотилось в безумной надежде. Я почувствовал, как соскучился по ней.

Она воскликнула:

— Джек!

Я весьма оригинально отозвался:

— Энн! — Собрался с мыслями и промямлил: — Хочешь минералки?

— С удовольствием.

Мы пошли к гостинице. Она вздохнула:

— Ну и жара! — Еще добавила, какое облегчение испытала, узнав, что Сара не покончила жизнь самоубийством.

Я говорил мало. Боялся, что испорчу тот малюсенький шанс, который мне дала судьба. В гостинице мы заказали апельсиновый напиток с грудой льда. Она никак не отреагировала на то, что я не заказал спиртного. Прежде чем я сумел сформулировать свою мольбу, она сказала:

— Джек, у меня замечательные новости.

— Да?

— Я встретила чудесного человека.

Я понимал, она продолжает говорить, но перестал слышать. Наконец мы поднялись, чтобы уйти, и она предложила:

— Я возьму такси. Подвезти тебя?