Иван Путилин - 40 лет среди грабителей и убийц

Труп был почти наполовину завален хворостом, мелкими древесными сучьями и лесным мусором. Очевидно, убийца или убийцы желали наскоро спрятать несчастную жертву от взоров людей. Когда весь мусор сбросили с покойного, глазам властей предстала страшная картина. На спине, лицом кверху, лежал человек высокого роста, средних лет, с курчавой бородкой. Одет он был чисто, прилично, по-мещански. Хорошие высокие сапоги, брюки, суконный пиджак, жилет. Голова его была судорожно запрокинута, лицо искажено страданием, рот широко открыт. Глаза тоже были открыты. В них застыло выражение ужаса. Шея представляла из себя как бы широкую красную ленту. Большая широкая рана зияла на горле. Грудь, руки, даже ноги — все было залито запекшейся кровью. Все невольно попятились от трупа — впечатление, которое он производил, было более чем тяжелое. Особенно жутко и неприятно было от выражения глаз. Они, казалось, хотели передать весь ужас и всю муку, которые пришлось испытать бедному страдальцу.

Даже привыкший к тягостным зрелищам доктор, и тот не выдержал. Его передернуло, и он отрывисто пробормотал:

— Экие звери, что с человеком сделали! Без сомнения, — заключил тут доктор, — этого человека убили без борьбы, без сопротивления с его стороны. Если бы он боролся, защищался, дело не обошлось бы без ссадин, синяков и иных наружных повреждений. На него, по-видимому, напали врасплох и одним сильным и резким ударом ножа перерезали горло. Смерть должна была последовать почти моментально.

— Вы думаете, убийц было несколько? — спросил следователь.

Но прежде чем на этот вопрос ответил доктор, агент сыскной полиции, внимательно осматривавший место убийства, заметил:

— Да, без сомнения, их было несколько. Смотрите, как смята здесь трава.

— Кроме того, — добавил доктор, — судя по наружности, убитый должен был обладать большой физической силой. Вряд ли на него рискнул напасть один человек…

Осмотр одежды убитого дал важную и ценную улику. Оказалось, что с внутренней стороны его брюк было что-то срезано и, очевидно, тем же ножом, которым был зарезан убитый, так как на месте среза ясно виднелись кровавые пятна. Что именно было пришито к брюкам убитого, определить, конечно, не представлялось возможным, но это могли быть или внутренний потайной мешочек, или сумка, словом, какое-нибудь хранилище денег, ценных бумаг, документов. Становилось очевидным, что несчастный был убит с целью ограбления.

Дальнейшее расследование, которое повелось энергично, увы, пролило немного света на это кровавое дело. Прежде всего, конечно, приняли меры к выяснению личности убитого. С этой целью были произведены опросы по домам всего Петербурга, и вскоре обнаружилось, что по Забалканскому проспекту, из квартиры зажиточной немки, сдававшей комнаты внаем, неизвестно куда скрылся жилец, отставной унтер-офицер Шахворостов. Бросились туда, привели квартирную хозяйку к убитому. В нем она признала своего жильца.

Стали наводить справки о зарезанном Шахворостове. Розыски дали только следующие сведения: отставной унтер-офицер Шахворостов был холостым, жил один. На постоянном месте он не служил, занимался разными делами. Среди этих дел были частью подряды, частью комиссионерство. Слыл за человека с хорошими деньгами, жизнь вел трезвую, степенную.

— Кто чаще всего бывал у покойного? — допытывались у квартирной хозяйки.

— А мало ли кто к нему ходил, — отвечала она. — Человек он был замкнутый, скрытный. Ни о чем лишнем разговаривать не любил.

Как мы ни бились, следствие не подвигалось ни на шаг. Прошло около полутора лет, а убийцы так и не были обнаружены и гуляли на свободе.

Наступил январь 1871 года. В первых числах этого месяца вспомнил о злосчастном деле Шахворостова и отдал приказ одному из агентов возобновить розыски. На этот раз эти розыски дали блестящие результаты.

В одном из темных притонов, посещаемых особенно охотно столичным подозрительным людом, случайно находился и один из наших агентов. За несколько дней до этого произошло ограбление купца, и агенты выслеживали преступников по всем злачным местам. Вдруг до слуха агента, сидевшего переодетым за одним из столиков, донесся разговор двух субъектов, пивших пиво.

— Да, братец, такова-то оказалась его благодарность… Вчера я опять пристал к нему. Дай, говорю, Иван Васильевич, рубликов хоть двадцать, потому я без места. А он швырнул мне тридцать пять копеек, как собаке, и отвечает: «Доколе сосать вы, ироды, из меня соки будете?» Это его-то я сосу? Ты примерно-то рассуди: тридцать тысяч на этом деле он заработал. Ведь мне Спиридонов говорил, что в сумке больше тридцати одной тысячи оказалось!

Агент насторожился. Слово «сумка» его особенно поразило. Он впился глазами в говорившего. Это был парень средних лет, прилично одетый, с типичным кучерским лицом. Волосы курчавые, пушистые, остриженные «под скобку», густые пушистые усы.

— А ты бы ему пригрозил, коли, мол, как следует не поделишься, все открою, донесу.

— И то, братец, говорил я ему, а он только смеется:

«Что же, — говорит, — донеси, вместе по Владимирке пойдем, веселей будет».

Через несколько минут собеседник субъекта с кучерской внешностью куда-то исчез, остался только один, обиженный и обойденный в дележке. Агент быстро вышел, привел наружную полицию и немедленно арестовал неизвестного.

В три часа ночи неизвестный был доставлен в управление сыскной полиции. На другой день, десятого января, он был допрошен. Сначала он отпирался, плел нечто несуразное, потом наотмашь перекрестился и начал свою исповедь-покаяние. На вопрос: «О каком тайном преступлении беседовал с приятелем в притоне?» — он ответил:

— Грех это — убийство Шахворостова. Только я-то сам не убивал его…

В ходе допроса выяснилось, что его зовут Тимофеем Шаровым, он кронштадтский мещанин, в Петербурге живет почти двадцать лет. Сначала служил кучером у Мятлевых, потом поступил к генералу Лерхе и, наконец, к Татищеву. У Татищева вторым кучером служил Спиридонов. В один грустный для них день и Шаров, и Спиридонов были уволены от должности кучеров вследствие пропажи кучерской одежды.

— Отойдя от места, — продолжал свой рассказ Шаров, — поселились мы в том же доме Раудзе, на квартире у Прасковьи Тимофеевой. В этом доме находилось питейное заведение, которое содержал Бояринов, а работал в заведении его зять, крестьянин Иван Васильевич Калин. Подручным у него был Егор Денисов. Мы со Спиридоновым частенько захаживали в заведение. Только раз Спиридонов мне и говорит: «Сделай милость, достань дурману, необходимо нам…» «Зачем?» — спрашиваю его. «А затем, — говорит Спиридонов, — что Иван Васильевич хочет напоить им одного недруга своего, а потом, когда тот очумеет, дать ему основательную трепку». Он мне все объяснил, оказывается, что какой-то богатый деляга-парень, Шахворостов, взял у Ивана Васильевича сто рублей за то, что приищет ему подходящее помещение под питейное заведение, а сам никакого помещения не нашел, да и деньги назад не возвратил. Вскипел, значит, дай, дескать, проучу Шахворостова.