Рид Коулмен - Хождение по квадрату

Стекло. Обращаться осторожно. Сравнение доктора Фрайар с древним фарфором внезапно пришло мне в голову. Должно быть, я выжил из ума.

Джек обнял меня со слезами на глазах, поцеловал в щеку. Ну, ну!

Я слегка запаниковал и оттолкнул Джека. Поняв мое замешательство, он сочувственно улыбнулся.

— Я еще ни на что не согласился. Нужно узнать, согласен ли Патрик, — продолжил я, кивнув на дверь.

Да, конечно. Он…

— Так дела не делаются, Патрик, — произнес я громко в сторону двери, игнорируя Джека. — Хочу услышать ваше согласие. Независимо от того, что произойдет до пятницы, беру с вас слово, что вы появитесь в квартире Кэти в субботу, ровно в восемь. Никаких глупостей. Никаких отговорок. Ничего. Даете слово?

Он ответил очень быстро:

— Да.

— О'кей! — Я снова повернулся к Джеку. — Дайте мне его куртку.

Джек выглядел смущенным.

— Зачем?

— Для страховки. И довольно вопросов. Я буду соблюдать условия сделки. Ваши секреты останутся таковыми до восьми часов утра субботы. А теперь дайте мне синюю парку.

Джек послушно принес куртку Патрика из соседней комнаты.

— У вас есть ручка или карандаш? — спросил я.

— Есть ли у меня ручка и карандаш? А как вы думаете, я ведь писатель!

Я дважды написал свою фамилию, адрес и номер телефона, разорвал листок на две части.

— Эта для вас, другую отдайте ему. Я не хочу сюрпризов. О любом — даже малейшем — происшествии я должен узнать первым. Ясно?

— Понятно.

Чтобы прикрыть тылы, я спросил:

— У вас есть телефон Кэти, так, на всякий случай?

— Да.

— Тогда все в порядке, — кивнул я, складывая синюю парку. — Суббота, ни секундой позже.

Джек проводил меня до выхода, снова и снова повторяя, что они сдержат слово, он рад, что все скоро закончится, и с трудом выносит напряжение, с декабря не способен написать список покупок — не то что диалог. Я ответил, что, если он поблагодарит меня еще раз, я прибью его на месте и выведу его приятеля на улицу за ухо.

Мимо клуба Медведя я вернулся туда, где оставил машину. Клубная раздевалка была одновременно автостоянкой и причалом старого вестсайдского склада. На символическом расстоянии от зоны погрузки выстроились в ряд мотоциклы, огромные, мощные «харлеи». Я остановился, прислушался. Ни один звук не доносился ни из-за железных дверей гаража, ни из-за черной стальной двери, у которой час назад меня так удивило беспокойное поведение Медведя. Клубная раздевалка, подумал я, нелепое сравнение. Клубная раздевалка — место, где маленькие мальчики играют в запрещенные игры… Но лучше определения не подберешь.

Кэти все еще спала тяжелым сном после вчерашних возлияний. Теперь от меня пахло не только виски, но и табаком — Джек все время нервно курил. Я принял душ, моля бога, чтобы Кэти проснулась. Я хотел насладиться прикосновением к ее нежной, покрытой легким пушком коже. Но больше всего на свете я жаждал сказать Кэти, что ее брат жив. Слово, которое я дал Патрику и Джеку, уже меня тяготило. Кэти достаточно было бы просто поцеловать меня, спросить шепотом: «Где ты был?» — и я продал бы Патрика с потрохами.

— Давай, Кэти, просыпайся, прошу тебя, — громко сказал я.

Но бог не внял моим молитвам — скорее всего, из-за шума воды. Кэти все еще спала как убитая, когда я снова лег рядом с ней.

Я проснулся, когда началась передача «Открытый мир спорта»:

«Незабываемые минуты победы, боль поражения…»

— С ногой не так уж и плохо, — закричал я в ответ, — но вот голова болит!

— Ты что-то сказал? — крикнула Кэти из общей гостиной. — Хочешь что-нибудь съесть?

Я пошел на звук телевизора и нашел Косту, Мисти и Кэти — они пили «Вдову Клико», мой подарок.

— Черт, вы, ребята, времени зря не теряете!

— Это старая греческая традиция, — пояснил Коста, наливая мне стакан — Шампанское и «Открытый мир спорта». Олимпийские традиции у нас в крови.

— Шампанское? — усомнился я. — Не узо, не резина? [36] Узо — греческая анисовая водка, рецина — греческое белое ароматизированное вино.

На самом деле они просто хотели опохмелиться. Я выпил и тоже сел перед телевизором. Кэти опустилась на диван рядом со мной.

— Ты в порядке? — прошептала она.

— Как и все остальные…

Разумеется, я соврал. Возможно, это было самое наглое вранье за всю мою жизнь. Я сидел и смотрел в ящик, делая вид, что мир не изменился, а сам скрывал новость, которая могла бы спасти Кэти и ее семью от вечной тревоги и тоски. Чего ради? Из-за ярости Джека и Патрика? Это я бы пережил. Со мной случались и более серьезные вещи. Но парни оказались хитрецами. На кон поставлена моя честь. Раньше я не так трепетно к этому относился. Интересно, а что изменилось?

Мы сели смотреть старую ирландскую игру — хёрлинг, или кёрлинг, или что-то в этом духе. Поле было почти такое же, как в американском футболе, даже с воротами; игроки, орудуя странно изогнутыми хоккейными клюшками, перекатывали камень. Главными качествами были слепая отвага и крепкий череп. Игроки то и дело сталкивались и дрались, текла кровь.

— Я начинаю любить все ирландское! — Сказав это, я засмеялся и вдруг понял, что скучаю по работе. — И ирландцев оценил.

Никто не был голоден, и мы пропустили обед. От нечего делать мы с Кэти открыли коробку с подарками Пита Парсона. И вытащили бутылку кальвадоса — он заменяет французам бутан. Мы с Кэти закатили глаза. Зачем только мы сказали, что нам нравится это пойло? Вежливая ложь всегда возвращается к вам бумерангом. Потом Кэти открыла конверт, в котором было два билета на «Кордебалет» на Бродвее.

— Места в первом ряду партера, в середине! — Кэти захлопала в ладоши.

Мисти изящно вспрыгнула на кофейный столик.

— Сиськи и попки! — пела она, подражая звезде.

Нам не нужно было напиваться, как мой зять, чтобы заметить красоту Мисти. В коробке был еще один конверт, на нем было напечатано: «От партнеров». Внутри была записка: партнеры благодарили и приглашали 21-го, перед театром, на обед, а после театра — в «Радужный зал».

— Ужасно благородно с их стороны, — заметил Коста. — Можно подумать, что ты воскресил их после смерти.

С лица Кэти сошла улыбка — Коста попал по больному месту.

— Боже, Кэти, прости! — он начал извиняться.

Но дело было сделано — Кэти чуть не плакала.

Я готов был убить Косту — не потому, что он оскорбил ее чувства, но из-за того, что, сам того не желая, напомнил мне о неразрешимой проблеме. Мне стоило сказать всего несколько слов — и я осушил бы слезы любимой.

Она быстро успокоилась, обняла Косту и предложила выйти из дому. Мы дошли пешком до кафе на Бликер-стрит и заказали эспрессо. Потом отправились на площадь Вашингтона. Там здорово пахло марихуаной, но меня это не раздражало. Я выкурил свою долю травки в колледже, иногда на вечеринках выкуривал один-два косячка и иногда скучал по этому аромату. Больше всего мне нравилось, что марихуана действовала на людей мягко. Я не мог припомнить, чтобы на вечеринке, где люди баловались травкой, кто-нибудь так раздухарился, чтобы началась драка, а вот напившись, самые приличные люди почти всегда устраивали разборки. Хотел бы я знать, скольких серых клеточек недосчитается парень вроде Дуби после окончания учебы, — если, конечно, не скопытится.