Владимир Гоник - Правый поворот запрещён

- Не утверждаю, но допускаю, - кивнул я. Скорик, как мне показалось, был раздражен, возможно тем, что Миня отмолчался и как привередливый зритель покинул наскучивший спектакль. Не дожидаясь ответа Скорика, я продолжал: - Виктор Борисович, с вашего разрешения я хотел бы задать несколько вопросов тому, кто осматривал одежду Кубраковой и Назаркевича.

- Это делал Войцеховский.

- Если можно, пригласите его.

Он снял трубку, позвонил:

- Адам Генрихович? Может зайдешь, тут Артем Григорьевич Устименко хочет тебя видеть?.. Хорошо, ждем.

Вскоре Войцеховский пришел, мы поздоровались. Вопросы, как и положено, я задавал ему через Скорика:

- Адам Генрихович, экспертизу одежды Кубраковой и Назаркевича, как зафиксировано в деле, проводили у вас?

- Да.

- На пиджаке и брюках Назаркевича обнаружены микрочастицы кофты Кубраковой, в которой она была в день убийства. Из показаний Омеляна нам известно, что Кубракова сидела сзади водителя. Адам Генрихович, у вас автомобиль есть?

- Есть.

- Как часто вы оказываетесь на заднем сидении?

- Практически никогда. В этом нет нужды, - он, видно, понял, куда я клоню, сказал: - Но мы же не можем исключить, что где-то по дороге, по какой-то неизвестной нам причине Назаркевич остановил машину и пересел к Кубраковой. Может быть ради какого-то разговора.

- Разумеется. Адам Генрихович, вы лично делали экспертизу на наложение микрочастиц?

- Нет, мой помощник, стажер. Я в тот день уезжал - изнасилование в Клинцах.

- Вы не могли бы пригласить его сюда?

- Конечно можно, - Войцеховский позвонил: - Роман, оставь все, зайди к Скорику.

Романом оказался молодой человек лет двадцати шести, он смущенно стоял у двери.

- Садись, - сказал ему Войцеховский. - Артем Григорьевич Устименко, адвокат Назаркевича. У него к тебе есть вопросы, - Войцеховский указал на меня.

- Роман, ваше отчество? - спросил я.

- Степанович.

- Роман Степанович, вы готовили к экспертизе одежду Назаркевича и Кубраковой на наложение микроволн?

- Да.

- Как? Опишите пожалуйста.

Он посмотрел недоуменно на Войцеховского, затем на Скорика, записывающего мои вопросы и его ответы.

- Сперва выложил на стол мужской костюм из мешка N_1, потом упаковал его обратно и достал женскую кофту из мешка N_2.

- И куда выложили?

- Ну, на стол, на этот, он покрыт оргстеклом.

- Значит содержимое обоих мешков вы осматривали на одном и том же столе? - уточнил я.

- Да.

- Я же тебе сказал делать это на разных столах! - багровея, Войцеховский уперся взглядом в лицо стажера - понял, что произошло.

- Второй стол был занят, Адам Генрихович, - поникнув, тихо произнес стажер. - Там были разложены пять экземпляров какой-то рукописи, вы не велели их трогать. А стекло я маленько протер, - голос его совсем сел от волнения, горло пересохло.

Войцеховский досадливо махнул рукой.

- У меня больше вопросов нет, - сказал я.

- И ко мне? - спросил Войцеховский.

- И к вам тоже, Адам Генрихович.

Резко поднявшись, Войцеховский вышел, за ним понуро последовал стажер.

- Какова цена этой экспертизы для суда? - обратился я к Скорику.

- Грош, - раздраженно он бросил на стол ручку. - Даже если перенос волокон с кофты Кубраковой на пиджак Назаркевича произошел не на столе, как полагаю я... Какие у вас еще ко мне просьбы или ходатайства? - уже откровенно недружелюбно спросил Скорик.

- Я хотел бы еще раз выслушать пленку на автоответчике, если вы не возражаете.

Ничего не ответив, Скорик вытащил из сейфа автоответчик Кубраковой:

- Можете устроиться в соседнем кабинете, там никого, люди в отпуске, - он отодвинул маленький столик с графином, открыл дверь в смежную комнату...

Я запустил кассету. Запись пошла с монолога-угрозы Назаркевича, поскольку, видимо, Скорик был сосредоточен именно на этой улике. Мне тоже хотелось вновь услышать и слова Назаркевича, и их интонацию. Когда голос его умолк, после краткой паузы заговорил Яловский: "...куда это вы запропастились? Уже половина первого ночи..." Затем несколько секунд пленка до самого конца была "немой", никакой записи. Щелчок - и аппарат автоматически выключился. Посидев какое-то время в раздумьях, снова оценивая грозные слова Назаркевича, финальную фразу "Вы еще об этом пожалеете", я стал "перегонять" пленку к началу, к тому месту, с которого начал слушать, но, похоже, не рассчитал, отмотал слишком много, и когда нажал клавишу пуска, ничего не услышал, пленка была чистая, без записи, а потом возник голос Кубраковой: "Меня нет дома. Говорите", а за ним мужской голос: "Елена Павловна, это Ставицкий с авиаремонтного. Я смогу, как и обещал, дать вам немного бериллиевой бронзы. Надеюсь и вы мне поможете. Жду вашего звонка". Стоп! Бериллиевая бронза! Кольца... из бериллиевой бронзы!.. Покрыты каким-то сверхпрочным лаком... Так сообщил офицер польской полиции... Бутылка с поликаувилем в гараже... как его... Бронича... Бериллиевая бронза... Зачем она Кубраковой?.. Но ведь обращалась же к какому-то Ставицкому на авиаремонтный за бронзой!.. Бериллиевой... Ни я, ни Скорик еще при первом прослушивании кассеты, естественно не обратили внимания, ибо история с кольцами всплыла через два с лишним месяца. Оба мы были загипнотизированы одним: монологом-угрозой Назаркевича, тут мудрено было вспомнить записанный на автоответчике звонок какого-то Ставицкого с авиаремонтного завода - обычный деловой, как и звонок Яловского. Наружу выпирали только слова Назаркевича - они для Скорика слишком плотно вписывались в его версию! Все же остальное выпало, как пустяки чисто служебного свойства!..

Вернув запись к звонку Ставицкого, я выключил прибор и вошел к Скорику. Тот читал какие-то бумаги.

- Закончили? - отвлекшись, равнодушно спросил он.

- Виктор Борисович, хочу познакомить вас с одним сюжетом, - я опустил на стол перед ним автоответчик.

- Что еще, - сдерживая недовольство, спросил он.

- Послушайте вот это, - стоя перед ним, я включил прибор.

Все заняло секунд десять. Скорик был не дурак, дослушав, сразу усек ход моих мыслей.

- Любопытно, - слабо улыбнулся он. - Как вам пришло в голову? искренне вырвалось у него.

- На то же самое натолкнулись бы и вы, отмотав пленку к началу. Чисто механически, случайно, как и я.

- Надо будет попросить Агрбу... заняться.

- Конечно. - И чтобы укрепить его в этом желании, когда наши интересы впервые совпали, я добавил: - С самого начала до места, где начинаются записи, пленка чистая. Либо ничего не записывалось...

- Либо стерто Кубраковой, - перебил он. - Скорее последнее, включился он в ход моих рассуждений. - Иначе какой смысл отматывать чистую пленку почти до конца и оставить кусочек для трех последних разговоров? Но почему Кубракова не стерла ее всю?

- Есть два объяснения: или три последние записи: звонки Ставицкого, Назаркевича и Яловского она хотела сохранить, как важные для нее, или не успела стереть перед отъездом в Германию.