Лариса Соболева - Два гения и одно злодейство

– Куда ты так рано? – спросила она, приблизившись. Про себя отметил, что Полин выскочила в пальто, значит, решила не задерживаться на вечеринке.

– Домой, – буркнул он и неторопливо побрел по тротуару.

Минут пять шли бок о бок. Она первая нарушила молчание:

– Написал что-нибудь?

– Создал два шедевра. Хочешь посмотреть?

Опять прозвучал вызов. Кому и зачем?

– Конечно, – ответила она, приняв вызов. – Поехали?

– Мадам, – остолбенел он, – ты хочешь на чердак?

Но Полин уже остановила такси. Пока ехали, не переставал ей удивляться. Вела себя так, будто сегодня утром расстались по-дружески. Она болтала о всякой всячине, о Софи и Одетт, с которыми, оказывается, все это время перезванивалась, о том, что не предполагала увидеть Володьку на вечеринке, что не знала о его работе в кабаре. Ну, и он отвечал тем же, беззаботным прикидывался до откровенной фальши, даже самому было неловко. Однако раздирало любопытство: почему она согласилась ехать на ночь глядя к черту на кулички? Ведь просмотр работ можно было отложить и до завтра.

Когда вошли в дом, пропитанный самыми неожиданными запахами, Володька предупредил, поднимаясь:

– Сама понимаешь, здесь живут униженные и оскорбленные, все точно по Достоевскому. Кстати, есть лифт, но я ни разу не видел, чтоб он работал. Нам на десятый этаж. Осторожно, Полин, не касайся стен, а то бывает, шутники мажут их… Еще тут гуляют полчища тараканов, клопы живут, можно подхватить чесотку, малярию и… и… ты не передумала? Нет? Тогда вперед на десятый. Кажется. Я точно не подсчитывал, на каком этаже живу.

Он включил свет в каморке, Полин не ужаснулась убогости жилища, во всяком случае внешне, но и не рисковала присесть. Впрочем, оба стула заняты тюбиками и банками с красками, а на кровать сесть как-то неудобно. Он сбросил покрывала с холстов и покосился на Полин. Несмотря на паршивое освещение, эти два полотна слишком очевидно не состыковывались с каморкой. Два человека, две страсти, две жизни настолько разнились и одновременно обнаруживали схожесть своей естественностью, что Полин долго молчала, внимательно глядя на работы, не выражая, впрочем, никаких эмоций.

– Это Саломея, – догадалась Полин, – а негр кто?

– Адам. Еву я оставил на вилле.

– Ты мне польстил. Но почему Адам черный?

– Понимаешь, – придумывал на ходу, – бог лепил его из глины. А глина есть не что иное, как земля. Вот потому Адам черный – похож на землю. Ева создана из ребра Адама, кость имеет белый цвет, значит, Ева должна быть белая. Вот и все.

Очевидно, ответ удовлетворил Полин, потому что она больше не спрашивала, а сосредоточенно рассматривала картины.

Снова Володьке удалось поймать движение, секундный миг. У Саломеи даже юбка еще колышется, а от блесток тянется след. Уже не девочка, но еще и не женщина только что закончила танец. Она жаждет похвалы, она слышит ее, это главное для нее. Замерла, откидывая волосы со лба, счастлива от тех восторгов, которые звучат. Открытый чувственный рот на приподнятом вверх лице, словно произносит: еще хвалите меня! И нет ей дела до секундного каприза – головы на подносе в чьих-то сильных руках. Она само совершенство, грех и девственность одновременно, порок и добродетель, жадность и щедрость. Присмотревшись, Полин заметила, что вокруг Саломеи просматриваются лица. Да, они все еще кружились перед глазами девушки-девочки, вовлечены в танец экстаза и не успели остановиться, как и ее юбка.

– Я впервые вижу, – сказала задумчиво Полин, – чтобы художник смог написать взгляд изнутри картины и со стороны. Это действительно шедевры… Почему ты уехал с виллы? Тебе надо серьезно писать, а не болтаться на побегушках в кабаре.

– Ты прекрасно знаешь, почему я уехал, – нахмурился он.

– Володя, прости меня, – вдруг произнесла Полин тихо, – прости. Я все это время разыскивала тебя, поверь. Мне не хватает тебя.

Он подошел к Полин сзади, взял за плечи:

– Ты шарахаешься с одного полюса на противоположный, а я человек стабильный. Мне было трудно…

– Я знаю, – она повернулась лицом, уткнулась лбом в грудь Володьки. – Мне понадобилось время… Володя, ты мне нужен, очень нужен…

Вот так, всего несколько слов – и за спиной вырастают крылья, да какие! Володька мог бы подпрыгнуть и проломить головой ветхую крышу, взлететь над Парижем и обогнуть весь шарик вместо спутника. Жаль, это невозможно, но именно так он чувствовал, и все чувства вкладывал в руки, обнимавшие Полин, и в губы, целовавшие ее.

Леха и Тимур брели от «Балалайки» к отелю. Приехав в Париж, в течение десяти дней ходили то в один ресторан, то в другой, заводили знакомства с русскими эмигрантами, которые оказались не слишком общительными, просто неразговорчивыми бирюками, что поразило Леху. Он не преминул высказать накопившееся негодование:

– Сидят, рюмку вина тянут весь вечер и ни слова тебе. Как глухонемые! Тоже мне, графья недобитые!

– А мне говорила сегодняшняя мадам старуха, что русские здесь живут обособленно, – оптимистично заявил Тимур. С ним шли на контакт охотнее, это немного обижало Леху. – Ей, наверное, лет сто пятьдесят, и все годы прожила она в Париже, вот повезло.

– Так дело не пойдет, – ворчал Леха, – мы только деньги просаживаем. Глазкова надула тебя. Как же нам ее найти? А если в посольстве узнать? Фамилия нам известна, должны же там быть сведения о них? Ну, хотя бы о ней.

– Да оглянись ты, маньяк несчастный! – воскликнул Тимур. – Ты в Париже! О, мама миа! Париж! Кафешантаны, «Мулен Руж», Монмартр. Мечта всей моей жизни!

– И здесь есть тюрьмы, – заметил Леха. – А у меня мечта выловить этих тварей. Два моих друга пострадали. Один погиб, второй инвалидом стал. Мне твой Париж по жабрам, бабки только тратим.

– Ну, Таран, эта проблема не проблема, не забывай, с кем имеешь честь знаться. Я голодать тебе не дам, так что наслаждайся.

– Не вздумай запустить щупальца в карманы. Здесь твои менты французские засадят тебя надолго. Как иностранцу срок накинут, чтоб другим неповадно было.

– Не каркай, – рассердился Тимур. – У тебя потрясающая способность портить настроение. Эх, Таран, вкуса к жизни у тебя нет.

– Я просто напоминаю, чтоб ты сильно не увлекался.

Немного прошлись, причем Тимур время от времени издавал восторженный вздох, похожий на стон сладострастия. По приезде купил шляпу, по мнению Лехи, сидела она на нем, как на корове седло. Тимур всякий раз надевал ее перед выходом, долго вертясь у зеркала. Вдруг он расплылся в улыбке, словно встретил старого знакомого. Навстречу неторопливо шла симпатичная женщина с собачкой на поводке. Тимур снял шляпу:

– О, мадам! Бонжур, тужур, мерси. Подайте на такси!