Людмила Васильева - ...И двадцать четыре жемчужины

— Ну, все в порядке, рукопись скопировали и упаковали, как и было.

Эньшин приехал к Кораблеву хмурый. Рассеянно поздоровался, пошарил глазами по столу, по стеллажу. Кораблев нагнулся к книжной полке и вытащил бандероль. Взгляд Эньшина оживился, с лица сошло выражение напряженности. Он успел заметить, что бандероль не вскрывалась, сургучные печати на месте.

— Наконец-то. Прескверно работает почта, — заметил он, пряча бандероль в портфель.

Узнав содержание тетради, Кораблев пытался разгадать, почему она оказалась у Эньшина.

«Ясно, что для чего-то нужна ему. Ведь как он тогда, в Боровском, сильно расстроился из-за ее пропажи, просто сам не свой был, однако обратиться к милиционеру не захотел. Странно... А как взъярился, когда узнал, что я Толе письмо написал! Ведь чуть не кинулся на меня... А этот Ясин, адресат Истомина?.. Он-то знает о записках? Неужели это он отдал их Эньшину?»

Вот таким образом фотокопии «записок» оказались на столе полковника Шульгина.

«Лучше всего бывает в первые минуты после сна: это забывается. Смотрю в окно, вижу облака, ветви деревьев, воробьев. Но забытье быстро уходит. Понимаю, что видеть все это мне осталось недолго.

Сегодня принял решение написать Ясину.

Уважаемый Дмитрий Васильевич!

Представляю, как Вы будете удивлены, получив мои записки. Но я объясню, почему это делаю.

Когда я находился на прииске и работал на Вашем участке, то старался не попадаться Вам на глаза, не напоминать о своем существовании. Причина этого — я был заключенным. То, что я не работал непосредственно в забое, — Ваша заслуга. Мои обязанности были сравнительно легки, и благодаря этому я остался жив.

Я наблюдал за Вами с интересом, анализировал Ваше поведение, обращение с людьми, характер. И понял, что завидую Вам. Не Вашему служебному положению — оно было не столь значительным и не могло являться причиной зависти. Завидовал Вашему характеру, энергии, отношению с подчиненными, будь то вольные или зэки; Вашему независимому обращению с начальством, умению отдаваться делу, Вашему равнодушию к житейским благам. Вы были моей противоположностью. Вас не мучили сомнения — Вы знали, для чего живете, у Вас была цель.

И хотя я сторонился, избегал Вас, не напоминал о нашем мимолетном знакомстве в Киеве, Вы были для меня тогда самым близким человеком, не ведая того. Ведь Вы знали Люсю! Она, и познакомив нас, много о Вас рассказывала, я даже ревновал ее к Вам. Хотя, как узнал потом, Вы, пожалуй, один из тех, кто не был влюблен в нее. Я ощущал близость к Вам еще и потому, что у нас были сходные условия жизни в детстве и юности, что Вы интеллигентны.

Еще я обращаюсь к Вам потому, что не осталось у меня ни друзей, ни родных, которые могли бы исполнить мою просьбу. Немного расскажу о своей жизни.

Мои родители были врачи. Воспитывался у бабушки. Она была женщина образованная, свободно владела тремя языками. Занималась преподаванием. Мои способности к языкам проявились рано. Я считался хорошо воспитанным ребенком, родные были довольны мной. Но, как я осознал потом, подавление моих желаний, «дрессировка», которой я подвергался, сделали меня податливым, ослабили волю.

Учился я ровно. Получил юридическое образование. После учебы меня направили работать в милицию. В те годы там было мало образованных людей, даже просто грамотных, а с высшим образованием — единицы. Там был нужен работник, владеющий иностранным языком. Отдел вел борьбу с контрабандой, шедшей к нам главным образом из Одессы. Меня назначили на должность следователя. Работа поначалу показалась мне интересной.

Вскоре в жизни моей произошла перемена. Причина этого — любовь. Женщина, словесный портрет которой ничего не дал бы, являла собой воплощение женственности и очарования. Вы должны ее помнить и не можете не согласиться со мной. Она стала моей женой. С самого начала я понимал, что ее можно удержать, лишь будучи на равных с ней, заставив уважать себя и уступая далеко не во всем. Время тогда было сложное. Сложные отношения складывались и на службе. Ко мне был расположен начальник отдела Ильин, человек решительный и властный. И хотя я наблюдал в нем черты жестокости, которые усиливались от упоения властью и от стремления к еще большей, я был точно загипнотизирован им. С одной стороны, он был мне ненавистен, но с другой — влекло к нему как к человеку сильному, волевому, и он все больше подчинял меня своему влиянию. Вот тогда-то я совершил ошибки, которые привели к моему падению.

Однажды в дело о контрабанде была замешана молодая женщина. В те годы меры наказания применялись особенно жесткие, и ей грозило восьмилетнее заключение. Она была незамужняя, одна воспитывала ребенка и содержала больную мать. Своей искренностью и полной откровенностью она вызвала во мне сочувствие. Может быть, потому, что я сам тогда очень страдал. Время, повторяю, было сложное. Вторая половина тридцатых годов.

Я приходил домой и делился с женой многим, что происходило на службе. Иногда даже напивался. Я понимал, что делать этого нельзя, но проклятая слабость характера толкала меня на это. Я растерялся, искал у жены помощи, опоры. Видел, как ее любовь сменялась унизительной для меня жалостью. И приходил в совершенное отчаяние. Вот тогда-то я и подделал протоколы допросов, научил женщину, как вести себя, что говорить. И я спас ее. Считал, что никто не узнает об этом. Но я ошибся.

Прошло полгода, и Ильин передал мне следственное дело на неких Дутько и Дальнева. Дутько был заведующим комиссионным магазином. Наглый тип. У него бывали весьма некрасивые истории с молоденькими продавщицами, и, если вмешивались родные, он всегда как-то изворачивался — чаще всего откупался деньгами. Все дельцы Киева его знали. Он вел себя вызывающе, никого не боялся. Совсем другим был его напарник по жульническим делам, Александр Федорович Дальнев, художник-оформитель. Этот на вид тихоня, деликатный.

Попались они на подделке картин. Использовали на этой работе молодых художников. Картины подделывали под старинные, известных мастеров. Оригиналы брали себе и перепродавали. Кроме того, сбывали на сторону по спекулятивным ценам дефицитные материалы, предназначавшиеся для художественных промыслов.

Дутько и Дальнев подкупали хозяйственников и через них оформляли договоры на художественные работы, стоимость которых намного завышалась. И эти заказы выполняли молодые художники, которые довольствовались предложенной им оплатой. Дутько был связан с поставщиками контрабанды из Одессы.

И вот Ильин предложил мне выгородить этих подследственных. Это было столь же трудно, сколь и рискованно. Я отказался. Тогда он пригрозил мне оглаской дела той женщины, которой я помог. Ильин, оказывается, знал об этом. Я понял, что это не пустые угрозы и что я у него в руках.