Шарль Эксбрайа - Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).

Около одиннадцати часов Амедео, сохранивший ясную голову, встал, чтобы обратиться с прощальной речью к своим верным друзьям. Он заявил, что Аньезе может отправляться ко всем чертям, раз она посмела предпочесть какого-то миланца парню из Фолиньяцаро. Друзья устроили ему овацию. Запинаясь на каждом слове, они кричали, что миланцы ломаного гроша не стоят и что только совершенно свихнувшийся человек может отдать свою единственную дочь за какого-то миланца. В блаженной уверенности, что им удалось поддержать правое дело, пьянчужки разошлись по домам или заснули тут же, положив голову на стол.

Эта досадная история могла бы все же окончиться сравнительно благополучно, если бы, по воле случая, в нескольких сотнях метров от кабачка, Амедео не очутился вдруг лицом к лицу с Эузебио, тоже несколько захмелевшим после многочисленных возлияний на алтарь его будущего счастья. Положение осложнялось тем, что хозяин Эузебио, мэтр Агостини, сопровождал своего клерка. Кто начал первым? Может быть, жених ухмыльнулся, узнав карабинера? Или Амедео каким-то образом спровоцировал Таламани? Во всяком случае, они обменялись несколькими далеко не приветливыми словами, а вслед за тем вцепились друг в друга. Дон Изидоро, который хотел было защитить своего клерка, гораздо более слабого, чем его противник, получил такой удар по носу, что у него искры из глаз посыпались, и он свалился на землю. Разъяренный и напуганный, он бросился домой на поиски какого-нибудь оружия. Тем временем Амедео Россатти, забыв от ревности, что его роль в Фолиньяцаро заключается в том, чтобы поддерживать порядок, а не нарушать его, беспощадно колотил несчастного Эузебио, который не замедлил потерять сознание.

Вид Тимолеоне Рицотто, лежавшего на спине у себя в постели, не мог не привести в замешательство любого наблюдателя. В профиль он походил на горную цепь, где вершины чередовались с впадинами; самой высокой точкой был его живот; под белоснежными простынями он напоминал японское изображение покрытых снегом гор, служащих фоном для тончайших рисунков. Как все люди, чья совесть чиста, начальник карабинеров спал сном младенца. Могучий храп, который был слышен далеко вокруг и в безлунные ночи служил путеводной звездой для возвращающихся домой соседей, звучал как виртуозный музыкальный пассаж с неожиданными модуляциями. Лицо спящего толстяка казалось более молодым, благодаря доверчивой улыбке, игравшей на его устах. Ему снилось, что, приглашенный в Болонью, он председательствует на конкурсе знаменитейших поваров полуострова, которые один за другим почтительно просят его отведать приготовленные ими изысканные кушанья.

Тимолеоне пробовал — во сне — необыкновенно нежный соус, как вдруг все печи чудесной кухни взорвались одновременно с оглушительным грохотом. Разбуженный этой катастрофой, Рицотто сел на постели, пришел в себя и понял, что он находится дома и что какой-то сукин сын колотит, как безумный, по входной двери. Бросив взгляд на часы, начальник карабинеров увидел, что нет еще и полуночи. Он возмущенно завопил:

— Подожди минуту, оглашенный!

Но шум не прекратился. Тимолеоне выругался сквозь зубы и, опустив ноги на пол, проклял бесцеремонного субъекта, прервавшего самый восхитительный сон в его жизни. Прежде всего он сунул ноги в комнатные туфли, потом, так как он спал в ночной сорочке, натянул, пыхтя, свои брюки. С подтяжками не удалось сразу справиться, и пока он с ними возился, он все время повторял про себя, что если стучит какой-нибудь пьянчужка, то он обязательно запрет его в единственной камере жандармерии.

Рот его был судорожно сжат, глаза метали молнии. По дороге он захватил огромный револьвер, намереваясь напугать до смерти нахала, посмевшего разбудить его среди ночи. Тимолеоне вышел из спальни, пересек кабинет, потом вернулся и зашел на кухню, чтобы выпить прямо из горлышка несколько глотков вина: ему хотелось полностью вернуть себе хладнокровие. После этого он направился к двери и отворил ее. Бушевавший в нем гнев сразу испарился при виде мэтра Агостини, чьи искаженные черты и дрожащие руки свидетельствовали о сильнейшем волнении.

— Наконец! Лучше поздно, чем никогда!

Начальник карабинеров был уязвлен такой несправедливостью. — Но, дон Изидоро, ведь уже почти полночь!

— Ну и что ж? Я всегда думал, что карабинеры спят в полглаза.

Рицотто признался, что такой образ жизни не входит в его привычки. Нотариус слегка отстранил его и проник в дежурную часть.

— Выходит, Тимолеоне, что всех жителей Фолиньяцаро можно зарезать, а вам и дела мало? Так?

— Да что вы, синьор Агостини, никто здесь и не помышляет об убийстве своих ближних.

— В этом вы как раз ошибаетесь! Кто-то только что убил Эузебио Таламани!

Что вы говорите?

— Вы может быть оглохли? Только что убили жениха моей дочери, моего клерка Таламани.

Рицотто был вынужден присесть — у него закружилась голова.

— Это… невозможно… Но где? Кто?

— Где? Почти рядом с аптекой. Кто? Амедео Россатти. Тимолеоне вскочил на ноги.

— Это неправда!

— Правда!

— Нет! Вы это сами видели?

— Я не могу, конечно, поклясться, что я все видел своими глазами, но…

И мэтр Агостини рассказал карабинеру о драке, свидетелем которой, а потом и жертвой был он сам, и о том, как он поторопился к себе, чтобы взять какое-нибудь оружие. В доказательство своих слов он показал старинный пистолет, из тех, что были в ходу в восемнадцатом веке.

— Я собирался воспользоваться им, как дубинкой, чтобы поколотить Россатти, но когда я вернулся, я сперва никого не увидел… Я решил, что драчуны разошлись в разные стороны, отправились каждый восвояси, и уже вздохнул с облегчением, подумав, что утром вручу вам жалобу на вашего капрала, но в этот миг…

Голос дона Изидоро прервался. Тимолеоне заставил его продолжать и он закончил:

— … я почти споткнулся о тело Эузебио.

— Он был мертв?

— Да, мертв… Вся грудь залита кровью. Я не решился прикоснуться к нему… Мне кажется, его убили ударом ножа, но у меня нет опыта в этих делах…

Амедео Россатти… Его Амедео, которому он покровительствовал… Рицотто почувствовал себя как в кошмарном сне. Он ухватился за последнюю надежду.

— Вы уверены, что он умер?

— Думаю, что да.

Рицотто вздохнул.

— Хорошо… Я только закончу одеваться. Подождите меня минуту, не больше.

Когда Тимолеоне был готов, они пошли разбудить Иларио Бузанелу. Тот нехотя встал, и начальник карабинеров, забыв о собственной реакции на приход нотариуса, счел нужным прочесть ему суровую лекцию по поводу обязанностей, связанных с его должностью. Не получив никакого объяснения относительно ночного вторжения и причин, побудивших шефа вытащить его из постели в то время, когда ему полагался отдых, Иларио оделся, но так и не пришел в себя окончательно. Выйдя на улицу и увидев нотариуса, он впал в полное недоумение; только вид тела Эузебио Таламани, к которому они вскоре подошли, вывел его из этого состояния. Он посмотрел на него, потом спросил: