Шарль Эксбрайа - Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).

— Да, это верно.

Онезимо потряс головой, как бык, осаждаемый мухами на летнем пастбище.

— Но это невозможно…

— Почему же, собственно говоря?

— Потому, что она вас не любит!

— Откуда вам это известно?

— Она ведь любит Амедео Россатти.

Тут Эузебио заговорил таким презрительным тоном, что многие из присутствующих почувствовали, как их мышцы напрягаются.

— Этого маленького карабинера? Вы, вероятно, шутите! Впрочем, я ведь не увожу ее силой! Аньезе согласна на наш брак…

— Ее заставляет отец.

— Дорогой Кортиво, позвольте вас спросить: какое вам до всего этого дело?

Кортиво громко запыхтел, борясь с желанием схватить миланца за загривок и хорошенько встряхнуть.

— Аньезе родом из Фолиньяцаро.

— Ну и что?

— А вы… вы чужой человек в наших местах.

— Ну и что?

Онезимо не обладал тонким знанием диалектики и не нашелся, что возразить. Таламани воспользовался этим, чтобы бросить несколько лир на стол, встать и сказать с самодовольным видом:

— Вот, возьмите, мой друг, и занимайтесь собственными делами, так будет лучше для всех.

Он уже дошел до двери, когда хозяин кафе догнал его и, положив ему руку на плечо, заставил обернуться.

— Синьор Таламани, вы, конечно, умнее меня, но я вам скажу одну вещь: если вы будете настаивать на браке с Аньезе Агостини против ее воли, произойдет несчастье!

Эузебио довольно резко освободился из его рук и ответил, ухмыльнувшись:

— Поживем — увидим!

Он не подозревал, что скоро уже ничего не будет видеть.

Через две недели после описанных событий, в воскресенье, состоялась помолвка Аньезе Агостини и Эузебио Таламани. На церемонии присутствовали все окрестные жители, и этот день никогда не изгладится из их памяти.

С самого утра вся деревня была в волнении. Единственным, кто казался совершенно спокойным, был Эузебио. Он занялся своим туалетом с особым старанием, и, когда спускался по лестнице, Геновеффа Маренци, у которой он снимал комнату, восхищенно всплеснула руками.

В доме нотариуса в это время разыгрывалась настоящая драма. Аньезе глаз не сомкнула всю ночь, и при первом свете утра видно было, что лицо ее распухло от слез. Ее мать, не переставая плакать сама, помогала ей одеваться. Так, должно быть, Клитемнестра наряжала Ифигению перед жертвоприношением во имя вящей славы ее отца Агамемнона и греческой армии. Что касается дона Изидоро, то он оттянул, насколько возможно, свое появление перед дамами. Когда он, наконец, решился прийти, то был явно не в духе и с трудом скрывал за плохим настроением свое смущение, а может быть, и раскаяние. Ворча, вошел он в комнату Аньезе.

— Ну что, скоро вы будете готовы? Кончится тем, что мы опоздаем к обедне!

Раздавшееся в ответ двойное стенание привело его в страшное раздражение.

— Скажите на милость, эта комедия когда-нибудь прекратится?

Тут донна Дезидерата пришла в себя. К ней сразу вернулся ее молодой задор, и она нашла силы, чтобы восстать против такой бесчувственности, такого лицемерия. Она выпрямилась, глаза ее горели, слова были, полны горечи.

— И не стыдно тебе, Изидоро, так вести себя по отношению к твоему единственному дитяти?

— Замолчи, Дезидерата, или я по-настоящему рассержусь!

— Сердись сколько тебе угодно! Что мы еще можем потерять теперь, когда ты продаешь свою дочь, как какой-нибудь работорговец? Остерегайся, Изидоро, я способна устроить скандал перед всем народом на площади!

Мэтр Агостини знал, что застенчивая Дезидерата ничего подобного не сделает, но ему было также известно, что материнская любовь может придать неожиданную смелость.

— Прошу тебя, Дезидерата, следи за своим поведением! Ты просто смешна. Эузебио превосходная партия для Аньезе.

— Да у него ни копейки нет!

— У него есть то, что гораздо дороже… ремесло! И он унаследует мою контору!

— Значит, ты жертвуешь своей дочерью для того, чтобы он мог стать твоим наследником?

— Я убежден, что Аньезе будет с ним гораздо счастливее, чем с этим карабинером.

Тут Аньезе рухнула на пол, и матери пришлось ее поднимать.

— Крепись, моя невинная бедняжка!.. Крепись, несчастная жертва бесчеловечного отца!.. Подумай о Господе нашем, который тоже принес себя в жертву…

Прерывающийся голос Аньезе послышался сквозь рыдания:

— Я… Я не… хочу… Эузебио…

Агостини вышел из себя:

— Что ты хочешь или не хочешь, никого не интересует! Ты должна мне повиноваться, вот и все!

Донна Дезидерата бросилась на мужа и заголосила, стуча кулаками по его груди:

— Фашист! Гнусный фашист!

В свое время нотариус немного заигрывал с бывшим режимом. Он приходил в ярость, когда ему напоминали об этом бесславном периоде его прошлого, которое он всегда изображал как целиком посвященное демократическим принципам. Гнев заставил его забыться настолько, что он отвесил своей супруге затрещину. Это случилось в первый раз в их жизни, и сама новизна этого жеста, так же как его грубость, привели в растерянность и палача и жертву. Донна Дезидерата пролепетала:

— Ты ударил меня…

Ужасно расстроенный Изидоро тем не менее не стал оправдываться, а перешел в наступление:

— Не следовало меня оскорблять!

И, повернувшись кругом, он вышел из комнаты, сообщив на ходу двум несчастным женщинам, что если через пять минут они не спустятся вниз, то увидят, каким может быть отец, когда ему отказывают в уважении и послушании, принадлежащих ему по праву.

Оставшись одни, мать и дочь бросились друг другу в объятия. Дочь клялась, что готова пожертвовать собой ради спасения жизни своей дорогой матери; мать, в свою очередь, утверждала, что согласна умереть от побоев, только бы ее обожаемое дитя было счастливо. Они рыдали, горячо обнимались, не скупились на нежные слова, обменивались обещаниями в вечной привязанности и, наконец, в указанное время очутились у лестницы, где дон Изидоро в своем пиджаке из альпака уже поджидал их с часами в руках.

Стремясь скрыться от доброжелательного любопытства своих сограждан, Амедео Россатти очень рано покинул материнский кров после разыгравшейся там душераздирающей сцены. В пять часов утра Элоиза вошла в его комнату, неся на подносе завтрак. Это был исключительный знак внимания, который обычно она ему оказывала только во время болезни. Но разве Амедео не был болен? Едва мать вошла, даже раньше, чем рассеялась дымка, окутавшая его мозг, пока он спал, ее торжественный и жалостливый вид сразу воскресил страдания несчастного карабинера. Сегодня его разлука с Аньезе станет окончательной. Вспомнив об этом, он впал в какое-то мучительное оцепенение, которое Элоиза приняла за начало конца. Поставив поднос прямо на пол, она упала на колени и сжала в своих руках руки сына.