Йенс Шпаршу - Маска Лафатера

Ребенок кивает.

По крайней мере на секунду достославное чтение прервано. Я немедленно пользуюсь передышкой и голосом доброго дяди, в обществе которого не надо бы пускаться в путь, спрашиваю:

— Ну, юноша, и куда же мы направляемся?

Мать подсказывает:

— Скажи, что мы едем к бабушке.

Ребенок:

— Бабушка.

Я понимающе трясу головой — и упаси меня боже поинтересоваться, где именно проживает милая бабушка. Наверняка в каком-нибудь жутком городке, в самом-самом конечном пункте следования этого поезда, в стране глухонемых и безумцев.

Замусоленным указательным пальцем мама переворачивает страницу и читает дальше.

Теперь, ко всему прочему, заговорили еще и дождевые черви!

Я бросаю последний беспомощный взгляд на даму в дождевике, сохранявшую доселе абсолютный нейтралитет, но теперь уже и она инфантильно подхихикивает, беззвучно замыкая наш четырехугольник.

Все продолжается.

Поскольку я не горю страстным желанием узнать, что там еще предстоит пережить двум закадычным друзьям Шаталке и Моталке, я демонстративно запускаю руку в дорожную сумку и вынимаю оттуда том переписки Лафатера с Ленцем.

Мамаша это замечает и, даже не думая умолкнуть, привечает меня бодрым кивком, словно это она своей идиотской декламацией подвигнула меня к дельной мысли о разумном времяпрепровождении.

Мне приходится держаться за книгу обеими руками. Я сжимаю ее изо всех сил, словно норовя придушить.

Пытаюсь читать, но естественно, сконцентрироваться ни на чем не могу. Два омерзительных гнома незримо шатаются и мотаются по страницам моей открытой книги, все смешивая и спутывая. Меж строк просачивается издевательское хихиканье злобной и гадкой нежити! Я теряю рассудок! Черные буквы у меня на глазах бледнеют от ужаса, сходят с ума и впадают в кому. Как безумные, без всякой взаимосвязи, мечутся они по бумаге.

Почему на железной дороге не введут всеобщий запрет на разговоры? Разве не имелся раньше в каждом купе отдельный стоп-кран? И огнетушитель?

Мне жарко! Я дико озираюсь по сторонам! Прикидываю, не стоит ли мне без всякого предупреждения, в качестве возмездия за столь явное равнодушие и отсутствие солидарности прочесть пожилой даме в дождевом плаще пару-тройку писем Лафатера Ленцу? Громко и отчетливо, беря пример с мамочки? Дабы она все хорошенько усвоила!

Воображение рисует яркую картину — миг торжества, своим искрометным злорадством хотя бы на несколько минут дарующий мне силы и душевный покой.

И все же я решаю воздержаться. Закрываю книгу и набиваю трубку.

— Но здесь для некурящих, — раздается голос. Это дама в плаще.

— Знаю. Я ведь только набиваю ее.

— Просто я всегда езжу в вагонах для некурящих!

— Я тоже, — отвечаю я, выбираюсь из купе и поспешно удаляюсь.

— А я вас сразу узнала!

С этими словами на вокзале Вольфенштедт в мою сторону шагнула женщина с медно-красными волосами. Как выяснилось, она была сотрудницей «Беннос Бюхерборд». Я оглядел пустую платформу. Оказалось, я единственный, кто сошел с этого поезда.

На маленькой японской — кстати, тоже красной — машинке представительница фирмы отвезла меня в «Отель на валу». Договорились, что она заедет за мной около половины восьмого и отвезет к месту моего выступления.

Собственно, от вокзала до отеля было недалеко — возможно, минут пять ходьбы. Однако Вольфенштедт отличается суперсовременной системой регулирования транспорта. Абсолютно неукоснительным односторонним движением! По сути, все идеально просто: для начала вам приходится ехать в совершенно противоположном направлении, с тем чтобы потом, описав внушительный круг, все же достичь места своего назначения.

Таким образом, поездка превратилась в нечто вроде экскурсии по городу, в связи с чем от пешей прогулки во второй половине дня я мог отказаться. Тем лучше. У меня ведь еще дела. Так я и сказал сотруднице фирмы:

— Видите ли, у меня еще дела.

Она кивнула, будто услышав нечто само собой разумеющееся. Конечно, все обстояло не совсем так, и тем не менее я ей не солгал.

Все началось довольно безобидно. Среди многочисленных записок с поздравлениями в связи с Вюлишхаймской почетной стипендией мне бросилось в глаза более длинное по сравнению с остальными письмо, написанное от руки доктором Кином, издателем «Южногерманских ежемесячных журналов».

Он поздравлял меня с получением стипендии и высказывал великодушное понимание того, что я до сих пор с ним не связался.

Тем не менее он считал своим долгом безотлагательно напомнить мне о моем обещании послать ему комментарий для колонки «Размышления о времени», как мы условились «во время нашей незабываемой прогулки по горным пастбищам Швабии».

Верно, верно, а я ведь напрочь об этом забыл.

Тем временем анонс — как мы и договаривались — уже включили в краткий обзор августовского номера. Естественно, что мне легче легкого было запамятовать столь незначительное обстоятельство в нескончаемой суете последних недель, но поскольку крайний срок сдачи текста предполагался еще полмесяца назад… В общем, если вкратце: Просьба как можно скорее (три восклицательных знака) переспать обещанный Вами краткий столбец (краткий — подчеркнуто одной чертой). Напоминаю: 50 строчек по 36 знаков. — С наилучшими пожеланиями — Подпись.

Я напечатал несколько строк и с выражением крайнего сожаления отказал сославшись на предстоящую поездку и катастрофический цейтнот, — мне хотелось еще до отъезда послать Хафкемайеру новый вариант сценария. Отправил ответ по факсу в редакцию ежемесячников. Затем, как обычно в этот час, я пошел немного прогуляться — согласно традиции, обойти вокруг горы.

Возвращаясь, я еще со двора услышал, как надрывается телефон. Он все звонил и звонил и смолкать, похоже, не собирался.

Я взбежал вверх по лестнице. Звонила ответственный секретарь из «Ежемесячников». Я тяжело дышал — о да, могу себе представить, что сейчас начнется.

Гаркнул в трубку:

— Что?!! Как?!! Я вас не понимаю!!

Она повторила.

— Еже… что? — крикнул я, ловя ртом воздух.

— «Е-же-ме-сяч-ни-ки!» — теперь уже ревела секретарша.

Так оно продолжалось до тех пор, пока я просто не выдернул провод. Немного погодя снова воткнул его в розетку. И телефон опять зазвонил. Я трубку не снимал. Вместо этого принялся разглядывать лиловые тона «Моего взгляда на В.», как нельзя лучше выражавшие сейчас мое собственное настроение.

Чуть позже — факс. Уже издалека меня грозно приветствовал логотип «Ежемесячников». Неожиданно для самого себя я вдруг, словно ослабев и утратив волю, опустился на колени перед факсом и строчку за строчкой прочел выползавший из него текст — один-единственный крик о помощи, но какой!