Екатерина Савина - Любовь к жизни

И когда я поняла, что получила полную власть над расплывающимися силуэтами, а золотые нити в моих руках стали обжигающе горячими, танец мой изменился.

Раз за разом, совершая по комнате круг, я взмахивала руками и новая нить взлетала в воздух на сидящими у стен. В воздухе золотая нить вдруг темнела и словно взрывалась, оставляя от себя только сноп крошечных золотых звездочек, которые медленно опускались на неподвижные фигуры.

Неслышный взмах – бесшумный взрыв и новый сноп звездочек летит вниз.

Только тогда, когда я перестала видеть человеческие очертания под ворохом догорающих звездочек, я остановилась, опустила руки и, глубоко выдохнув, вышла из транса.

Открыла глаза.

– Готово, – прошептала Даша, – они уснули.

– Чего ты шепчешь? – усмехнулась я. – Говори в полный голос.

– Да нет уж, – испуганно вздрогнула моя подруга, – вдруг разбужу.

– Никого ты не разбудишь, – проговорила я, поднимая свою кофточку с пульта, – потому что они не спят.

– Нет? – ужаснулась Даша. – Ты что – их?.. Всех пятерых – того...

– Ничего не того, – устало возразила я, застегиваясь, – это называется – каталепсия. Будут спать... черт возьми, не спать, а... Ну, ладно, проще говоря, они будут спать еще часа четыре. Вернее – ровно четыре часа. Настолько я их запрограммировала.

Я подошла к охранникам вплотную – они так и сидели на своих ящиках вдоль стены – словно каменные. Остекленелые глаза открыты, но тела застыли в естественных позах и вправду – похоже на то, что парни спят – только с открытыми глазами. Правда, сердце у них еще не бъется и пульса нет никакого, но это мелочи. Когда они придут в себя, они ничего не будут помнить. Ни меня, ни Дашу, ни диковинный танец живота.

– А вдруг их кто-нибудь хватится? – шепотом спросила Даша.

– Во-первых не шепчи, – проговорила я, – ужасно раздражает. Во-вторых, никто их не хватится до самого утра.

– Почему это? – поинтересовалась Даша.

– Посмотри... – я указала ей на пустые бутылки из-под водки, – если у них пересменка была... или вообще – контроль какой-нибудь, разве бы они стали водку пить? И нас – разве они разрешили бы нам остаться здесь до утра? Да и средств связи тут никаких. Только телефон...

Даша оглянулась на телефон, аккуратно сняла трубку и положила ее рядом с автоматом.

– Пускай будет – всегда занято, – сказала она уже в полный голос.

Я кивнула.

Приведя свою одежду в порядок, я подошла к Гиви. Ладонью закрыла ему глаза, словно мертвому, потом, чувствуя в себе еще не остывший заряд энергии, легонько дунула ему в лицо.

Через секунду Гиви сам открыл глаза. Даша тихонько взвизгнула, но я движением руки успокоила ее. И присела на корточки рядом с кавказцем.

– Ты меня слышишь? – спросила я, глядя прямо в неподвижные глаза.

– Да... – еле слышно ответил он.

– Ты понимаешь меня?

– Да...

– Господи, – прошептала Даша за моей спиной, – он говорит... как будто не своим голосом. Как будто он умер и... говорит его призрак...

– Мне нужно пройти в кабинет главного врача, – четко и внятно проговорила я, обращаясь к Гиви, – как это сделать короче?

– Выйти во двор и прямо пройти к главному входу. – Нисколько не медля, ответил Гиви – таким же безжизненным голосом, – потом подняться на второй этаж. Направо по коридору. Тридцать пятый кабинет.

Он замолчал. Толково отвечает, будто по писаному. Так всегда разговаривают люди, введенные в транс. Если человек в здравом рассудке и здравом уме прежде, чем ответить, конечно, подумает и обременит информацию какими-то ненужными сведениями или вообще исказит факты, то человек, введенный в транс, не сможет солгать. Его сознание открыто мне, я задаю вопросы, а полностью подчиненный мне мозг посредством артикуляционного аппарата выдает мне сведения.

– Мне встретится на пути кто-нибудь? – задала я следующий вопрос.

Гиви ничего не ответил – губы его дрогнули, из приоткрытого рта вырвался довольно громкий хрип. Жутковато это смотрелось, если учесть то, что лицо кавказца было полностью неподвижно, а глаза мертвы. Словно ожила древняя маска на стене гробницы.

Даша невольно вскрикнула.

Ничего, это моя вина. Я неправильно задала вопрос. Человек, находящийся в трансе может ответить только на те вопросы, на которые действительно может ответить. То есть – информация для ответов на которые находится в его сознании. Человек, введенный в транс не может рассуждать или предполагать, он может отвечать только на прямо поставленные вопросы. Вот из-за этого-то, Гиви...

Гиви захрипел еще громче, его голова дернулась и на секунду мне показалось, что ожила одна из черточек его смуглого лица.

Так не пойдет. Если сейчас не исправить положения, то может произойти непоправимое – мозг Гиви запрограммирован на беспрекословное подчинение мне и послушно ищет сейчас ответ на мой вопрос. И, конечно, не может найти. Напряжение мозговых импульсов нарастает и может стать слишком высоким – и тогда Гиви умрет. Ну, в легком случае отделается простой шизофренией. А если ему очень повезет – всего лишь нервным истощением.

Но ведь я-то ничего плохого этому человеку не хочу. Может быть, он и находится на службе у преступника, но пока я ни в чем не уверена. И поэтому...

– У главного входа есть вахтер? – поспешно задала я следующий вопрос.

Воздух со свистом вылетел между посинелых губ кавказца.

– Нет, – сдавленно ответил он.

– Слава богу, – отозвалась Даша у меня за спиной, – значит, путь свободен!

– У главного входа есть охранник? – спросила я, не удовлетворившись ответом.

– Да...

– Один охранник?

– Да...

– Кто еще может быть в здании клиники?

Гиви снова захрипел. Понятно, он не знает ответ и на этот вопрос. Пора заканчивать наш разговор. Время уже поджимает. Ладонью я закрыла глаза Гиви и легонько дунула ему в лицо. Он замер мгновенно, словно пораженный ударом чудовищной силы мороза. Когда его веки снова поднялись, ни капли жизненного тепла в них уже не было. Как и остальные охранники, Гиви находился в состоянии глубокой каталепсии.

Нине было трудно говорить – это Васик понял сразу. Поэтому, как только она вытолкнула бескровными губами первые слова приветствия, он тут же заговорил сам, улыбаясь и беспрерывно касаясь дрожащими пальцами отстающей черной прядке на бледном виске Нины.

Васик говорил тихо и быстро, проглатывая слова, забывая в конце фразы то, что начинал говорить в начале. Он словно пытался закутать Нину в теплое одеяло своего присутствия, хотел наполнить своим нескладным костистым телом всю больничную палату – стерильно белую и казавшуюся холодной из-за своей неживой белизны.

Казалось, и Нина поняла это желание Васика, потому что замолчала и слушала его, иногда только кивая – смотрела в его глаза, и Васик смотрел в ее ласковые, слегка притухшие глаза, а то на слабо пульсирующую голубую венку справа на шее.