Алексей Грачев - Кто вынес приговор

Может, он бежит где-то, осыпанный снегом, озираясь. Или же спит уже безмятежно. Как разбудить? Как найти его, если на пути сотни домов, десятки улиц и переулков, тысячи и тысячи шагов.

- Ну, на сегодня хватит, - решил наконец Костя, - пора и нам на отдых. Завтра, Леонтий, спросишь жителей вокруг Овражьей. Не может быть, чтобы никто не проходил и не видел человека, совершившего убийство... Ты, Антон Филиппович, пойдешь в шалманы, в "Северные номера". Ну, а я в ночлежку, на Мытный, в бараки наведаюсь. Может, какие слухи выловлю. Да и Хрусталя повидаю... Он ведь в кожаной фуражке ходил.

Он кивнул им, закрыл уши воротом шубы и пошел в сторону, думая теперь о том, хватит ли у него сил возиться на кухне сейчас возле кастрюли со вчерашним еще супом, полоша соседей, будоража в углах кухни кошек.

13

Проезд выходил на две широкие улицы, оживленные близостью к Мытному рынку, учреждениям, магазинам. Сам же был тих, запущен, узок, так что с трудом разъезжались две подводы. Длинные заборы зияли щелями, дырами сквозь них видны были огороды, покрытые снегом, не испачканным еще печной копотью. Дома стояли, по большей части, двухэтажные: низ - из камня и кирпича, отекающего от влаги, верх - деревянный, нередко с балкончиками, со светелками. В одном углу проезда возвышалась часовенка, сложенная из красного и белого кирпича, - высокие узорчатые ворота, окрашенные в зеленый цвет, решетились пробоинами. Напротив часовенки темнели развалины сгоревшего в мятеж дома. Сейчас между стенами, косяками бродил ветер, бинтуя кирпичные раны свежим снегом, вскидывая куски толи.

С другого угла стояло длинное, облинявшее снаружи здание бывшей гостиницы "Неаполь". За гостиницей начиналось хлебо-булочно-кондитерское заведение Синягина, тоже состоящее из двух этажей, с пристройками во дворе.

Леонтий дважды обошел проезд, разглядывая дома, окна, в которых иногда были видны лица людей. Может, кто из них видел налетчика или же убитого гражданина. Решив так, он стал заходить во дворы, встречаемый лаем и наскоками собак, грохотом щеколд, кислым выражением на лицах хозяев этих домов. Его приход отрывал жильцов от дел. Студенты-квартиранты, перестав читать книги, спустив ноги с кроватей, расспрашивали о подробностях.

В полуподвале девочка-нянька только смотрела испуганно, дергая неослабевающе люльку, подвешенную к потолку на костыле. В хорошо убранной комнате двое - муж и жена - пили чай. Отставив чашку, хозяин, растирая взопревшее лицо снятым с самовара полотенцем, похоже, не отвечал, а выговаривал:

- Мы же из бани, ай не видишь. Какой же сказ.

Только в одном из дворов, неподалеку от заведения Синягина, повезло Леонтию. "На козлах" понуро сидел парень без шапки, в пальто, накинутом прямо на рубашку. Тупо смотрел себе под ноги, обутые в валенки. Он с трудом поднял голову - в глазах, набухших от влаги, таилась тоска тяжелобольного человека.

- Из розыска, значит, - прохрипел он. - А я тоже в милиции служил, в уезде. До армии. А потом вот горел в бронепоезде на Дону. Легкие спалил начисто, задыхаюсь...

Ветерок, пробиваясь из сада, сквозь чащу деревьев, трепал широкие полы пальто, поднимал их время от времени, показывал Леонтию голые палки ног.

- Убили вчера вечером, около десяти часов, человека в Овражьей улице, - стал рассказывать Леонтий, отводя глаза от больного. - Не слыхал? Не видел ли чего?

Парень вдруг закашлялся, зацарапал горло желтыми пальцами, сплюнул со столом:

- Слыхать слыхал, а видеть - нет.

Леонтий постоял немного и повернул к воротам.

- Эй, а ты не мадьяр? - услышал он голос за спиной. Бывший боец, слабо ступая по снегу, шел к нему. - У нас в полку и китайцы воевали, и чехи, и немцы, и мадьяры были... Такие вот носари, мадьяры-то...

Леонтий улыбнулся: вот оно что. Ох, уж этот нос. Однажды в бессарабском селе приняли за молдаванина, украинцы принимали за хохла, черкес встретился - заговорил на своем языке с ним в Балте, в одном еврейском местечке евреи уж очень приветливы были к нему, принимали за своего, вероятно.

- Нет, русский я, - ответил. - Настоящий великоросс.

- Так видел я девушку около этого времени. Прачкой она у булочника Синягина. Шла домой... Может, и видела кого...

- Как ее зовут?

- Не познакомился, - сказал дрогнувшим голосом бывший боец, - хотел бы, а стесняюсь. Кому я теперь нужен. До весны не дотяну. Средь ночи как мешок с песком кто-то кидает на грудь, и не скинешь его, кричу даже, заплачу от тоски, от жути...

Он отвернулся, а Леонтий мягко положил руку ему на плечо.

- Спасибо тебе, красноармеец. А о болезни не думай, вот весна придет - легче будет дышать, поверь мне...

Что он мог еще ему сказать? Бережно прикрыл за собой дверь во двор, даже вытер лоб - так взволновал его весь этот разговор. В раздумье направился через проезд к улице, к заведению Синягина. От печали, наверное, и совершил промах, как понял позже. Ему пройти бы парадный вход в магазин, открыть калитку в воротах - и увидел бы в глубине двора баньку, оборудованную под прачечную. Там стирала белье нанятая недавно Синягиным эта вот сирота Поля. Была она тонка, худа, скора на ногу. Черные прямые волосы закидывала назад, схватывая в две косички. Большие темные глаза смотрели на все вокруг дико и настороженно, с тревогой. Встретиться бы с ней - и узнал бы, может, у нее, что видела она человека в пальто, похожем на крылатку, быстрого, пробежавшего мимо нее, и другого, в белых бурках, лежавшего у забора. Он показался ей пьяным. Испугавшись, она сразу же побежала домой, рассказала булочнику. Тот велел ей молчать. "Не твое это дело, Полька, затаскают потом, чего доброго, и не рада будешь. Да еще шпана отомстит".

Но Леонтий вошел прежде всего в магазин и в кондитерскую. Еще до революции в этом же каменном здании Синягин торговал москательными товарами. Висели на стенах дуги и хомуты, громоздились на полу колеса для телег, поблескивали топоры, бренчали на металлических тарелках весов гвозди всякого размера.

В революцию лавку прикрыли, а вот с нэпом снова по аренде у коммунального хозяйства в нее въехал бывший владелец. Только занялся теперь другой торговлей, как видно, более выгодной. В одной половине покупатели приобретали хлеб, муку. В другой, отделенной от магазина фанерной перегородкой, открылась кондитерская.

- Это можно, - тряхнув кудрями, пообещал приказчик, услыхав просьбу работника из уголовного розыска видеть самого хозяина. - Авдей Андреевич на кухне, пробуют сладости... А вы пройдите в кондитерскую, будьте любезны.

Леонтий прошел в кондитерскую, присел за ближний к дверям столик, накрытый скатертью. Из-за стойки на него уставилась жена Синягина в белом фартуке, с унылым сухим лицом:

- Тебе чего, парень?

- Хозяина, - ответил Леонтий, оглядывая кондитерскую, светлую, чистую, обогреваемую двумя каминами. Несколько человек, одетых добротно, не спеша пили кофе, заедая пирожками. Хозяйка молчала - недоумевала, видимо, и терялась в догадках: то ли выгнать забравшегося в куртке да в шапке за столик, то ли подождать, что будет дальше. В дверях появился сам Синягин - в халате, плотно облегающем его грузное тело. Вразвалку протопал к столику, поклонившись, подсел: