Александр Граков - Город пропащих

- Елена, - умоляюще сказал он, - ты нужна мне, понимаешь? Не думай о плохом...

Муж смотрел на нее властными, налитыми кровью глазами, которые в одно и то же время грозили, вожделели, молили...

Она молча поднесла его руку к своему лицу, прижалась щекой. Сердце ее разрывалось.

- Я - преступная жена, - заговорила она, как в бреду. - Жена, которая дошла до последнего предела. Я желала тебе смерти. Господи, так не может больше продолжаться... Сжалься надо мной...

Он издал какой-то звук, похожий на стон, лоб его, прижатый к ее телу, горел будто огнем. И Елена расслышала слова:

- Я не могу отпустить тебя, не могу... Позволь мне надеяться, что ты хоть чуть-чуть полюбишь меня... Когда-нибудь...

- Сжалься, - сквозь подступившие слезы сказала она, - я не в состоянии заставить себя любить. Этого не может никто. Но ты не чужой мне, нет. Только не требуй многого, прошу...

- Хорошо. - Артур Нерсесович выпрямился, провел ладонями по лицу, по волосам. - Я буду терпелив и неназойлив, Елена. Я не стану препятствовать тебе ни в чем. Только сохрани мне ребенка. Сохрани себя...

Грудь ее тяжело вздымалась, глаза закрылись. Никаких мыслей не было. В голове стояла душная непроглядная тьма.

- Армен... - прошептала она, - ты убил его?

Ответом ей была тишина. Женщина посмотрела туда, где несколько минут назад в кресле сидел ее муж. Оно пустовало.

На журнальном столике виднелась какая-то истрепанная, затертая книга, раскрытая на середине. Видно, Артур Нерсесович читал ее, пока она спала.

Елена приподнялась на локте и потянулась за ней. Ей бросился в глаза заплывший фиолетовый штампик больницы, а на открытой странице отчеркнутые кем-то слова: "Страсть не считается с правилами игры. Она-то уж во всяком случае свободна от нерешительности и самолюбия; от благородства, нервов, предрассудков, ханжества, приличий; от лицемерия и мудрствований, от страха за свой карман и за положение в мире здешнем и загробном. Недаром старинные художники изображали ее в виде стрелы или ветра! Не будь она такой же бурной и молниеносной, Земля давно бы уже носилась в пространстве опустевшая - свободная для сдачи внаем..."

Что думал, читая эти слова, ее муж? И что вообще он думает об их жизни вдвоем все эти последние годы, когда они совсем перестали разговаривать, а только делали деньги и развлекались?

Елена внезапно впервые осознала то, что не знает собственного мужа, как и он - не знает ее. Они жили, как чужие. За несколько месяцев близости с Ефремом она говорила с ним больше, чем за пятнадцать лет брака. И раскрылась душой... А иначе - так и сошла бы в могилу в молчании... Главное же - она испытала, что такое "любить".

- Ничто не повторится... - тихо проговорила она. - Я обречена...

Елене хочется спрятаться от этого видения, но оно настигает ее вновь и вновь. Вот и сейчас она опять закрывает глаза и видение возвращается к ней: большая гостиная в их доме, муж сидит в окружении компании гостей, и она входит. Взгляд неподвижен, на лице заледенела улыбка. Голосов не слышно, как и выстрела из пистолета, который она держит в руке. Пуля вонзается ему в сердце прямо посреди заполненной людьми комнаты. .

То, что Мирон Львович убит, охрана обнаружила далеко за полночь, когда большинство завсегдатаев "Золотого руна" уже разъехались. Охранникам показалось, что как-то слишком надолго уединился хозяин с этим Шклявым. Сначала в кабинет позвонили по телефону, а потом вломились впятером и обнаружили уже похолодевший труп, плавающий в луже крови и пролитого коньяка.

Шклявый, конечно, улизнул, и не составило большого труда догадаться, как именно он это сделал.

Позвонили Костику домой и на дачу, но тот, видно, после пережитых потрясений залег в нору. Родственники не знали, где он. У самого Мирона Львовича никого близких не было. Он жил один.

"Золотое руно" в одночасье лишилось своей верхушки. Оставался Генрих Карлович Шиманко, но для охраны это была недосягаемая величина. Никто даже его прямых телефонов не знал.

А ночь медленно катилась к рассвету. "Быки" Витебского и двое охранников со входа сидели в тесной служебной комнатке на первом этаже, пили, матюкались и никак не могли решить, что же им делать.

- Я вот как думаю, братва, - неожиданно встрял до сих пор молчавший один из новеньких, Колян. - Увозить надо жмурика отсюда. Пока темно, увозить. Оставите где-то в тихом местечке. Обслуга подвалит - не скроешь. Разговоры пойдут. Только еще ментов здесь не хватало. Босс вряд ли обрадуется. А так - замочили в городе - и все дела.

Охранники Витебского переглянулись: похоже, их смутно посещали подобные же мысли, только Колян выразил их со всей определенностью.

- Да ведь нехорошо как-то, - неуверенно начал самый старший, хозяин все же...

- Тогда домой везите или на дачу... - опять сказал Колян. - Здесь оставлять никак нельзя. Прикроют лавочку, всех нас затаскают...

Сошлись на том, что отвезут Мирона Львовича прямо к дому и там оставят. С милицией дела иметь никто не хотел.

Коляну и Сашке, сидевшим на входе, поручено было дозваниваться до Костика и дочиста убрать кабинет. Остальные пятеро, мрачные и злые, аккуратно завернув тело Мирона Львовича в большую клеенку, не включая света во дворе, погрузили его в джип и уехали.

- Жаль, хороший ковер был, - сказал Сашка, осматривая поле предстоящей уборки, - придется на куски резать...

- Федору бы рассказать обо всем, - усмехнулся Колян, - что-то давно он не объявлялся.

- Я только что узнал о Мироне, - сказал Костик, запинаясь. - Мне рассказали, что это случилось вечером... К нему привезли Шклявого... Он сам хотел разобраться... Остался с ним наедине... И вот...

Шиманко слушал молча, без всяких эмоций.

- Я знал, чувствовал - что-нибудь в этом роде должно случиться! Он был очень странным, Мирон, он не ценил предупреждений. А я ведь сказал ему, что Мотя непростой человек... Не какой-то там уголовник... Его и Зяма предупреждал. Он никого не слушал...

Из всего этого бреда Генрих Карлович вынес лишь одно рациональное зерно: Мирона убили, а все остальное - смесь страха, вины и безнадежности. Тупик. Команда "Золотого руна", с которой он начинал дело, роковым образом уничтожена. А Мирон ведь был в ней главным действующим лицом.

Шиманко не надо было даже расспрашивать, как все случилось. Глупость поведения его бывшего помощника являлась настолько же очевидной, насколько и мотивы, приведшие Мирона к подобному концу.

Любовь, ревность, желание мести, муки уязвленного самолюбия - все эти жалкие переживания биомассы, именуемой человеками, никогда не помогали, а только вредили делу. И поэтому Генрих Карлович спросил лишь о самом главном, что на данный момент беспокоило его:

- Где он?

- Кто? - не понял Костик. - Шклявый?

- Да нет, - терпеливо сказал Генрих Карлович. - Мирон...